Каракалпак - Намэ
Шрифт:
Как-то поздно вечером, собравшись в коридоре брошенной аульной школы, мы азартно резались в альчики. Коридор пронзал школу насквозь и упирался в глухую стенку. А входной двери уже не было, либо кто-то ее умыкнул и пристроил в хозяйстве, либо, напротив, предусмотрительный завхоз школы загодя припрятал дверь, чтоб ее не умыкнули. Как бы то ни было, но вход на нашу игровую площадку был свободный.
Вдруг показалось, что закрылась отсутствующая дверь. Проем наглухо закрыли три тени.
Я поднял лампу и узнал всех троих: двое мужчин и одна женщина. Все они вооружены палками. Все они — родители моих партнеров по игре. Один — отец Калхана (теперь Калхан работает бригадиром в совхозе «Ташкент»,
Кто-то из ребят мигом задул мою лампу. Наступила кромешная, непроглядная тьма. Но во дворе светила луна, и теперь из темноты коридора было видно на просвет, что в рядах атакающух есть бреши.
Первым в брешь бросился Туранбек — отчаянная голова. Рискнул, но спасся благополучно, не получив не только палкой по спине, но даже и оплеухи не заработав. Нападавшие родители не ожидали столь дерзостной вылазки и потому сразу же изготовились, прижались потеснее друг к другу и стали размахивать палками и лупить ими куда ни попадя. Остальным игрокам, бросившимся на прорыв, досталось изрядно. Я долго сомневался, по вдруг решился и, улучив подходящий момент, ринулся в образовавшуюся щель. И все бы прошло хорошо, когда бы не лампа, которую я держал обеими руками. Я намеревался проскочить боком, но лампа зацепилась за чьи-то брюки. Носитель брюк развернулся и свалил меня. Я услышал, как просвистела палка, но — слава тебе господи! — удар пришелся не по мне, а опять-таки по лампе. Она разлетелась вдребезги. А я припустил до дома что было духу и скоро уже сидел в своем углу, поджав колени.
— Ага, — смеялся дедушка, — вас разыскали!
— А разве они приходили сюда? — удивился я.
— Еще бы! Первым делом к нам явились. Ведь каждому ясно, что без тебя, «светильника», ночью играть в альчики нельзя, Я их пытался обмануть и направить в другую сторону, чтобы вам не мешали, — но, видать, все же сыскали.
Через несколько минут в нашу дверь забарабанили кулаки. Трое разгневанных родителей наседали на дверь и грозили ее выломать.
Дедушка укрыл меня за подушками, а сам вышел к разгневанным соседям и стал их увещевать. Из своего укрытия я слышал, как он миролюбиво упрашивал:
— Вы уж простите его па первый раз. А я больше не дам ему лампу.
— А что скажет келин? [42] — в один голос спросили они мою мать.
— Мне керосин и самой нужен, — спокойно ответила мать.
Похоже, что такой ответ убедил их окончательно, но все равно, уходя, они пригрозили:
– Если это повторится, мы его не пощадим.
Только на следующий день я узнал причину их гнева. Оказывается, Калхан пошел кормить коня. Надел ему на морду ковровую торбу с овсом и отправился поиграть в альчики. Надеть-то надел, а снять забыл. Конь доел овес и решил избавиться от торбы. Он опустил голову вниз и стал рвать ковровую торбу копытом. Скоро от нее одна мочалка осталась. Когда отец Калхана вышел во двор, он увидел, во что превратилась хорошая новая торба, и конечно же пришел в ярость…
Note42
Уважительное обращение к замужней женщине.
Турганбек учудил и того хуже. Его мать подоила корову, которая отелилась три дня тому назад. Подоила и, подпустив теленка, велела сыну следить за ним, а как наестся, привязать. Турганбек же, услышав, что ребята собрались играть, забыл обо всем. А его мать забежала на минутку к соседке, да и засиделась. Когда по пути домой она
Отец Оразымбета сказал сыну: «Зимняя вода полезна нолю. Пусти воду на поле, а потом не забудь закрыть». Перед их домом протекал полноводный арык. Оразымбет открыл русло арыка… А вот закрыть его вовремя Оразымбету было некогда, он в этот час резался с нами в альчики. Вода затопила не только огород, но вскоре начала затекать и в дом. Тогда-то взбешенный отец и бросился отыскивать непутевого сына…
Сегодня все это кажется забавным. Но в то время потерять теленка или даже хотя бы лишиться новой торбы — большой убыток в хозяйстве. Но и приятелей моих грех винить, ведь мы, аульная ребятня, работали наравне со взрослыми. Плюс к тому еще и учились. А детство есть детство. Хоть война, хоть голод и холод, а оно свое берет. Поиграть тоже надо. Из всех утех детства у нас были лишь альчики. И какой же аульный мальчишка мог устоять перед соблазном сразиться в них?
5
Кажется, нет в этом мире такой тяготы, такой беды, к которой человек не мог бы привыкнуть, притерпеться.
Шла война, и каждый месяц новые люди отправлялись на фронт, а оттуда, с далекого северо-запада, из-за огневой черты, возвращались немногие, возвращались единицы, да и те — инвалиды, калеки, уже не пригодные к труду. Но планы сдачи хлопка, пшеницы, мяса в колхозе не снижались. Жизнь стала еще тяжелее, хотя если взглянуть со стороны, то все вроде бы шло нормально. До поры до времени…
«К одной болезни другая липнет», — говорят медики.
«Беды, как и радости, парами ходят», — говорят аксакалы.
Словно мало нам было войны, смертей, увечий, разрухи и голодухи, так вдобавок ко всему летом 1942 года река Джейхун — бешеная Аму — вырвалась из векового русла и затопила северный берег.
Как только из райцентра пришло сообщение о наводнении, все в ауле очень огорчились. Но что толку попусту печалиться, что проку от кручины? Надо дело делать.
Председатель колхоза созвал стариков да ребятню вроде меня и велел нам собираться, чтобы завтра утром отправиться на строительство дамбы. Не велика рабсила, не моища, по и председателя понять можно. Трудоспособных мужчин он отправлять на дамбу не вправе. У него ведь план, за который он головой отвечает.
Кратчайшая дорога до Амударьи была уже затоплена. Идти пришлось кружным путем. Даже заночевали в одном из встречных аулов. И лишь к середине следующего дня добрались до места, уже порядком уставшие, хоть еще и не приступали к работе.
Берег Аму буквально кишел людьми, как разоренный муравейник. Казалось, и двух метров нельзя пройти, чтобы трижды не столкнуться со встречными-поперечными. Все сновали, суетились, бегали, и тысячи маршрутов сливались в какое-то хаотичное, путапое-перепутаное движение.
Большинство береговых рабочих были как и мы — старцы да ребятня. Изредка встречались и женщины.
Нам указали место на вершине небольшого полуострова, чтобы расположиться. Шириной он был метров двенадцать-тринадцать. Справа бурлящая вода. Слева — тоже. Лишь сзади узкий, как коридор, выход на берег. Страшновато: стоит реке чуть поднапрячься, поднатужиться — и в единый миг снесет она наше пристанище.
На отведенном пятачке мы сложили свои пожитки и припасы. Мой дедушка остался сторожить их. А все остальные уселись на баржу. Баржа медленно по широкой дуге поплыла поперек стремительного течения к другому берегу. С баржи нас высадили прямо в воду около какого-то полузатопленного леса. Казалось, что и вода и лес тянутся бесконечно, и от этого становилось жутко.