Каракалпак - Намэ
Шрифт:
«…Переводы несомненно обогащают и нашу литературу, и наш язык. Да, и язык тоже, потому что переводчик в поисках подходящего слова вынужден и вспоминать слова древние, полузабытые, и придумывать слова новые…»
«…Не надо бояться новых слов, если они понятны людям. Не стоит бояться и слов иноязычных, чужеродных. Если другой народ придумал яркое, емкое название для предмета или явления, то почему бы и не воспользоваться этим названием. Говорят, что не нужно заново изобретать велосипед, но и тем более не нужно заново изобретать название для велосипеда…»
«…Но и слишком переимчивыми тоже быть нам не пристало. Не нужно подлаживаться под других, подстраиваться, обезьянничать. Есть у нас поговорка: «Если твой приятель крив, то и ты зажмурь один глаз». Ну а если приятель лыс — волосы на себе повыдергивать? И так далее? От подобных поговорок, от подобных вековых мудростей нам пора отказываться. Больше они нам не понадобятся…»
Из уроков, которые проходили в судейском кабинете Адылова. Мы вошли в кабинет к Адылову, когда там уже сидел парнишка лет двенадцати, но лицом он больше походил на безбородого старика.
— А ну, сынок, если ты мужчина, то не виляй и не выкручивайся, а говори всю правду. Почему ты ударил топором своего гостя?
— Он совсем и не гость, а бригадир в нашем колхозе. До войны бригадиром мой отец был. А когда отец на фронт ушел, должность перешла к нему.
Потом в наш дом пришла «черная бумага». В ней написано, что отец погиб смертью храбрых.
После этого бригадир часто стал к нам наведываться. А еще позже… Еще позже начал и оставаться на ночь…
И как-то, лежа на месте моего отца, он сказал. Тихо сказал, но я услышал. Он думал, я сплю. А я не спал и услышал. Он сказал: «Ну вот. Сперва получил его должность. А теперь и его жену». И тогда…
— Но, может, они обо всем договорились с твоей матерью? Просто ты еще не знал об этом?
— Нет, этого не может быть! Когда отец на фронт уходил, я же помню, как мать ему говорила: «Всю жизнь буду тебя ждать. Никто не запачкает твою постель». Я же помню… Помню! Я же единственный мужчина в доме, кто, кроме меня, защитит память отца и честь матери? Кто?!
Легенда, рассказанная Адыловым. В прежние времена жил на свете один парень — вот вроде тебя. И больше всего на свете любил он свою мать. А была она вдовой.
Парень рос добрым, отзывчивым, и если случалось ему услышать похвалу за свой поступок, то он всегда просил:
— Не хвалите меня и не желайте мне долгой жизни, а лучше скажите: «Пусть мать твоя проживет сто лет».
Однажды приходит к ним в дом гость. Парень от души накормил его и за столом ему прислуживал старательно. Устроил гостя на ночлег, а утром, когда тот начал благодарить его, как обычно попросил:
— Не благодарите меня, лучше пожелайте долгой и счастливой жизни моей матери.
— Ты и вправду хочешь, чтоб мать твоя жила долго и счастливо? — спросил гость.
— А как же? — удивился сын, — Разве есть у вас повод сомневаться в моей искренности?
— Не сердись, сынок, — продолжал гость, — но повод такой есть. Когда бы и впрямь желал ты счастья своей матери, то не мешал бы ей выйти замуж за хорошего человека.
— Как вы смеете говорить такое?! — вскипел парень. — Как вы посмели так подумать о ней?!
И до того рассвирепел, что готов уже был с кулаками броситься на гостя, а то даже, как ты, мог и топор ухватить. Но тут открылась дверь комнаты и вошла мать того парня. Вошла и сказала:
— Не спорь с гостем, сынок, он говорит правду.
И только после этих слов парень понял, что много лет он терзал и мучил свою мать. Ведь можно терзать и мучить человека не только злобой, но и любовью.
В другой раз. Мы сидели в кабинете Адылова и занимались синтаксисом каракалпакского языка, когда вдруг резко распахнулась дверь и в кабинет ворвался парень лет семнадцати- восемнадцати, то есть наш ровесник.
— Товарищ судья, — заявил он прямо с порога, — почему нарушается справедливость?
Не гони коня, джигит, — перебил его Адылов. — Сядь я рассказывай все по порядку.
— В нашем ауле жила девушка. Звали ее Гулипа. И была она мне как старшая сестра. Во всем я ей помогал. Даже письма тайком ей носил от того парня, ну, в которого она влюбилась. А полюбила она его очень сильно. Очень… Даже гулять ее провожал, когда хотела она с тем… ну, с парнем с этим встретиться. Если я был рядом, то родители ее ни о чем таком не догадывались, то есть ничего не подозревали и легко отпускали ее погулять. Мы обычно шли собирать хворост в лес за аулом. Я собирал хворост и для себя и для нее, а она там с парнем этим встречалась.
Тут, значит, началась война. И ему пришла повестка. Гулипа хотела даже с ним на фронт идти, но ее не взяли.
В общем, беременная она уже была. Когда узнали об этом, аксакалы привели ее в дом к тому парню и их поженили.
Прошел месяц, как наши джигиты уехали на фронт. От всех письма пришли. А от него — нет. От него одного не было писем, понимаете?
Прождали еще месяц. Два. Три. А писем все нет и нет. Она плакала, думала, что его убили.
А потом вдруг приехали два милиционера и сделали обыск в доме того парня, в том доме, значит, где теперь жила Гулипа. Милиционеров спрашивали: что случилось? Но они ничего не сказали. А назавтра привели под конвоем человека, которого поймали в лесах. В ауле поговаривали, что в лесу прячется кто-то и ночами ворует овощи с огородов, а еще овец и коз тоже ворует. Он был весь заросший до самых глаз. Волосы торчали во все стороны. И лицо такое грязное, что вовсе черное. А когда мы пригляделись, то оказалось, что это он…
Он убежал по пути на фронт и прятался…
Гулипа но стала даже с ним разговаривать. А потом подошла ко мне и шепнула: «Не хочу рожать от предателя».
Я ее уговаривал: «Не делай этого, сестрица Он будет не его, а твоим ребенком. А ты ведь хорошая».
Она мне ничего не ответила. Я всю ночь переживал. Места себе не находил. А утром…
Вообще она всегда поднималась пораньше и шла в хлев, чтобы, значит, почистить там. Они скотлну держали…
Когда я в хлев вбежал, она уже в дальнем углу лежала… А на животе у нее камень — жернов от ручной мельницы… Тяжелый. Мертвая она уже была… И это, ну, понимаете, струйка крови… Ну, между ногами… Текла…