Каракалпак - Намэ
Шрифт:
Я учился литературе. Учился старательно, честно и трудно. Пытался понять великих мастеров и радовался, если понимал, радовался, если их мысли и чувства оказывались сродни моим собственным. Изумлялся тому, как могут они достигать таких глубин и высот, как могут проникать и в душу героя и в душу читателя.
Учился.
Однако, в отличие от некоторых моих нынешних коллег, не рискну сказать; мой учитель Пушкин (или Лев Толстой, Достоевский, Шолохов).
Не рискну, потому что если ученик не достигает уровня своего
15
Верно говорят: «Глаза трусливы, да руки смелы». Чем лучше я узнавал литературную классику, чем отчетливее представлял всю ее глубину, тем страшнее мне становилось. Но глубина манила, и я хоть и не надеялся вскорости познать все «до дна», но уже погрузился с головой. Писать начал еще больше.
Однажды летом 1951 года сидел я в читальне Центрального парка Нукуса. Зашел туда от безделья. Каникулы, занятий в пединституте никаких. Вот и решил в свободное время полистать газеты и журналы. Вдруг…
Да-да, именно. Я и глазам не поверил… Еще раз перечитал. Нет, все верно. Они! Мои стихи. В молодежной газете «Жас ленинши», на последней странице, ближе к левому нижнему углу мое стихотворение «Желание», а под ним — моя фамилия и даже имя полностью.
Наконец-то! Свершилось!!
Я, кажется, воспарил вместе со стулом, на котором сидел. Радость распирала грудь. Лицо сияло. Наверняка в этот миг от меня исходило какое-нибудь невероятно мощное излучение. Свет какой-нибудь. И хотя солнце и так стояло в зените, но свечение, испускаемое мною, наверняка ощутил бы любой. Будь в это время хоть кто-нибудь в читальне.
Но, увы, не было никого. Даже библиотекарша забилась поглубже в тенек и на меня внимания не обращала. Хотел было уже подбежать к ней и заорать: «Это мое стихотворение! Видите! А Тулепберген Каипбергенов — это я! Вот смотрите! Я!» Но, правда с трудом, сдержал себя.
Впрочем, из-за того, что читальня была пуста, я, признаюсь, совершил то, чего ни раньше, ни позже не делал. Не сделал бы и тогда, будь рядом хоть кто-то. Я украл газету. Свернул ее аккуратно и, сунув за пазуху, вышел в парк, надеясь хоть там отыскать знакомых. Но куда там. Жара. Каникулы. Ни единого знакомого лица.
Но вдруг (опять «вдруг» — день сплошных неожиданностей) у самого выхода наталкиваюсь на нашего аульного коше-бия. Я даже не успел удивиться, не расспросил его, какими судьбами он в городе оказался, не осведомился ни о его здоровье, ни о том, как там в ауле поживают мои домашние. До того горел желанием хоть перед кем-нибудь похвастаться, что тут же, без всяких предисловий сунул ему в руки газету и, ткнув пальцем в стихотворение, выпалил:
— Мое! — Переведя дыхание, добавил:- Здравствуйте!
Коше-бий, казалось, тоже ничуть не удивился моему появлению. Он словно нарочно дожидался меня здесь, у входа, и ждал будто бы именно затем, чтоб первым из всех людей
Читал он медленно. То ли наслаждался, то ли грамоту подзабыл, то ли видел уже плоховато, и мелкий, бледный газетный шрифт был ему «не по глазам». Пока прочитал, казалось, прошла целая жизнь. По крайней мере, за это время я успел поведать ему не только всю свою творческую судьбу, но даже поделился и планами на будущее.
Дочитав, он вместо похвалы произнес какую-то несуразную фразу:
— А разве ты еще не оставил намерений стать поэтом?
— С какой это стати я должен оставлять свое намерение, если — вот, видите — оно уже осуществляется?
Я вдруг заметил, что начинаю говорить не литературным слогом, а языком коше-бия.
— Неужели ты не осведомлен об анекдоте касательно поэтов?
Я ответил, что в институте мы изучаем теорию и историю литературы, а также биографии таких писателей, как Шекспир, Гёте, Пушкин…
— Значит, ты не имеешь представления касательно этого анекдота, поскольку он целиком посвящен не каким-то там поэтам, а нашим, каракалпакским. Ну так слушай внимательно.
Анекдот, рассказанный коше-бием. В недавно минувшие годы Великой Отечественной войны наши местные власти нукусского городского масштаба решили организовать воинскую часть в составе одних поэтов, поскольку все поэты — люди патриотически настроенные, граждане высокосознательные и боевые. Как вышестоящие инстанции, тчк и нижеследующие поэты выразили по поводу этого решения свое принципиальное согласие.
И вот все поэты пришли к военкомату и расположились общим фронтальным строем одной шеренги. Выступил из военкомата командир и приказал:
— По порядку номеров рассчитайсь!
Но они, вопреки команде приказа, начали на свой манер рассчитываться следующим образом:
— Первый. Первый.
— Первый…
Тогда командир, взяв в расчет особенности их творческой психологии, решил прекратить дальнейший расчет и, перестроив их в две шеренги, повести прямо на вокзал. Согласно принятому решению, он отдает им следующую команду:
На «первый» и «второй» рассчитайсь!
А они опять:
— Первый.
— Первый.
— Первый…
На основании вышеизложенной причины сформировать из них отдельную часть не оказалось в состоянии возможности, поэтому их распределили по одному.
Коше-бий рассказывал с таким азартом и так громко, будто хотел рассмешить не только меня, но и весь город. Действительно, двое-трое прохожих приостановились, чтобы послушать этот анекдот. А мне он показался пасквилем, и я почел личным долгом вступиться за честь коллег, особенно теперь, когда я сам опубликовал стихи и уже могу смело говорить, что принадлежу к славному племени поэтов.