Карамболь

Нессер Хокан

Ван Вейтерен кивнул, осторожно отпив крепкого и сладкого напитка.

— Да… — Он немного поколебался. — Да, причины были. По крайней мере, одна… когда Эриху было восемнадцать, он пытался покончить с собой. Наглотался таблеток, которых хватило бы на пять-шесть взрослых людей. Его обнаружила подружка и вовремя доставила в больницу. Если бы не она, он бы умер. Прошло уже более десяти лет, а какое-то время это снилось мне каждую ночь. Не только его пустой, отчаявшийся, виноватый взгляд в больничной постели… мне снилось, что его затея удалась и я хожу менять цветы на его могиле. И тому подобное. Такое ощущение,

будто… будто я тренировался. Теперь это стало реальностью, ведь в те годы я знал, что рано или поздно так и будет… или думал. Я уже почти успел забыть, а теперь так и вышло. Эрих мертв.

Он снова умолк. По лестнице прошел разносчик газет или кто-то из соседей. Ульрика собралась было что-то сказать, но передумала.

— Я сейчас пытался зайти в церковь Кеймер, — продолжал Ван Вейтерен, — но она оказалась закрыта. Ты можешь мне объяснить, зачем надо запирать церкви?

Она медленно погладила его руки. Прошла минута. Потом две. Ульрика пыталась подобрать слова, он это понимал.

— Эрих умер не по собственному желанию, — наконец сказала она. — Это большая разница.

Он не ответил. Высвободил правую руку и отпил глоток.

— Возможно, — произнес он. — Может, разница и большая. Сейчас мне трудно судить.

Снова повисла тишина. Через окно в кухню начал проникать серый рассвет. На часах было несколько минут восьмого. Улица и город проснулись. Наступил еще один ноябрьский день. Жизнь снова набирала темп.

— Я больше не в силах говорить об этом, — сказал Ван Вейтерен. — Не понимаю, какой смысл обращать это во множество слов. Извини, что я так молчалив, я благодарен тебе за то, что ты здесь. Бесконечно благодарен.

— Я знаю, — отозвалась Ульрика Фремдли. — Слова тут ни при чем. Да и речь, вообще, не о нас. Давай пойдем немного приляжем?

— Мне бы хотелось, чтобы вместо него убили меня.

— Это бессмысленно.

— Знаю. Несбывшиеся желания всегда бессмысленны.

Он допил остатки и пошел за ней в спальню.

Ближе к середине дня позвонила Рената — его бывшая жена, мать его покойного сына. Она проговорила с ним минут двадцать: то говорила, то плакала. Положив трубку, он подумал о словах Ульрики:

«Речь, вообще, не о нас».

Ван Вейтерен решил попробовать держаться за эту мысль. Ульрика потеряла мужа при сходных обстоятельствах; дело было почти три года назад, тогда они и встретились. Ван Вейтерен и Ульрика Фремдли. Кое-что говорило за то, что она знает, о чем тут речь.

Насколько это можно знать. В два часа он сел в машину и поехал в аэропорт Маардама встречать Джесс. Та уже вышла ему навстречу в зал прибытия в полном отчаянии; они обнялись и простояли так в центре зала, наверное, несколько часов. Просто стояли, в обычной толпе и неразберихе, какие всегда царят в аэропорту, и раскачивались из стороны в сторону в незнающем слов и времени общем горе.

Он и его дочь Джесс. Джесс, оставившая в Рауэне семилетних близнецов и мужа. Сестра Эриха. Оставшееся у Ван Вейтерена дитя.

— Я еще не готова к встрече с мамой, — призналась она, когда они спустились к машине на подземную парковку. — Не могли бы мы просто поехать и где-нибудь посидеть?

Он доехал до небольшого кафе «Зейпорт», расположенного на въезде в городок Эгерштадт. Позвонил Ренате

и объяснил, что они немного задержатся, после чего они провели несколько часов, сидя друг напротив друга за одним из столиков с видом на дождь и дюны. И на свинцово-серое морское небо, тяжелым куполом возвышавшееся над истерзанной ветром голой прибрежной полосой. Джесс настояла на том, чтобы не выпускать его пальцев из своей руки, даже пока они ели, похоже, как и Ульрика Фремдли, понимая, что сейчас ему нужны не слова.

Понимая, что речь не о них самих, а об Эрихе, и что важно как-то удержать отца.

— Ты его видел? — спросила она через некоторое время.

Да, он ненадолго заезжал в воскресенье в судебно-медицинскую лабораторию. Ему думалось, что Джесс тоже стоит там побывать. Если у нее есть желание. Скажем, в течение завтрашнего дня, он готов поехать с ней.

Она спросила также, кто это совершил, и он объяснил, что не знает.

Почему?

Этого он тоже не знал.

В половине шестого они покинули Эгерштадт, и через сорок пять минут он высадил Джесс перед домом Ренаты на улице Маалервех, где ей предстояло пока пожить. Рената вышла на лестницу и бросилась на шею дочери, а Ван Вейтерен ограничился тем, что достал с заднего сиденья вещи и договорился о встрече втроем на следующий день. В первой половине дня, чтобы, возможно, съездить посмотреть на Эриха — Рената тоже еще не успела этого сделать. Или была не в силах.

Вернувшись домой, он обнаружил на кухонном столе записку от Ульрики. Та писала, что любит его и будет дома около девяти. Он приготовил себе тодди [4] с вином и уселся в гостиной в полной темноте. Поставил диск Пендерецкого, но почти сразу выключил музыку.

«Слова лишние, — подумал он, — и музыка тоже. Эрих мертв. Тишина».

Минут через сорок пять позвонил Рейнхарт.

— Как дела? — поинтересовался он.

— А ты как думаешь? — отозвался Ван Вейтерен.

4

Тодди — алкогольный напиток из забродившего сока некоторых видов пальм. — Примеч. ред.

— Вы сидите в одиночестве?

— Временно.

На несколько мгновений воцарилось молчание: Рейнхарт подыскивал слова для продолжения.

— Хотите поговорить об этом? Мы могли бы завтра ненадолго встретиться.

— Возможно, — произнес Ван Вейтерен. — В таком случае я позвоню. Вам известно, кто это сделал?

— Понятия не имеем, — ответил Рейнхарт.

— Я хочу, чтобы вы его нашли.

— Мы его найдем… я еще кое-что хотел сказать.

— Еще кое-что? — удивился Ван Вейтерен.

— Марлен Фрей. Его подружка. Вы с ней встречались?

— Разговаривал по телефону.

— Она хочет, чтобы вы с ней связались, — сказал Рейнхарт.

— Обязательно свяжусь. Конечно. Могу я попросить тебя об одной услуге?

— Пожалуйста, — ответил Рейнхарт.

Ван Вейтерен несколько секунд помедлил:

— Когда вы его поймаете… то есть когда вы найдете убийцу… я бы тоже хотел с ним встретиться.

— Зачем же? — спросил Рейнхарт.

— Затем, что так надо. Если передумаю, я тебе сообщу.