Караси и щуки

— Хотите пойти на выставку новаго искусства? — сказали мн.

— Хочу, — сказалъ я.

Пошли.

– Это вотъ и есть выставка новаго искусства? спросилъ я.

— Эта самая.

– Хорошая.

Услышавъ это слово, два молодыхъ человка, долговязыхъ, съ прекрасной розовой сыпью на лиц и изящными деревянными ложками въ петлицахъ, подошли ко мн и жадно спросили:

— Серьезно, вамъ наша

— Сказать вамъ откровенно?

— Да!

— Я въ восторг.

Тутъ же я испыталъ невыразимо пріятное ощущеніе прикосновенія двухъ потныхъ рукъ къ моей рук и глубоко волнующее чувство отъ созерцанія небольшого куска рогожи, на которомъ была нарисована пятиногая голубая свинья.

– Ваша свинья? освдомился я.

– Моего товарища. Нравится?

– Чрезвычайно. Въ особенности, эта пятая нога. Она придаетъ животному такой мужественный видъ. A гд глазъ?

– Глаза нтъ.

– И врно. На кой чортъ, дйствительно, свинь глазъ? Пятая нога есть — и довольно. Не правда ли?

Молодые люди, съ чудеснаго тона розовой сыпью на лбу и щекахъ, недоврчиво поглядли на мое простодушное лицо, сразу же успокоились, и одинъ изъ нихъ спросилъ:

— Можетъ, купите?

– Свинью? Съ удовольствіемъ. Сколько стоить?

– Пятьдесятъ… — Было видно, что дальнйшее слово поставило лваго молодого человка въ затрудненіе, ибо онъ и самъ не зналъ — чего пятьдесятъ: рублей или копеекъ? Однако, заглянувъ еще разъ въ мое благожелательное лицо, пріободрился и смло сказалъ: — Пятьдесятъ ко… рублей. Даже, врне — шестьдесятъ рублей.

– Недорого. Я думаю, если повсить въ гостиной, въ простнк, будетъ очень недурно.

– Серьезно, хотите повсить въ гостиной? — удивился правый молодой человкъ.

— Да вдь картина же. Какъ же ее не повсить!

— Положимъ, врно. Дйствительно, картина. A хотите видть мою картину: «Сумерки насущнаго»?

— Хочу.

– Пожалуйте. Она вотъ здсь виситъ. Видите ли, картина моего товарища «Свинья, какъ таковая» написана въ старой манер, красками; a я, видите ли, красокъ не признаю: краски связываютъ.

– Еще какъ, — подхватилъ я. Ничто такъ не связываетъ человка, какъ краски. Никакого отъ нихъ толку, a связываютъ. Я зналъ одного человка, котораго краски такъ связали, что онъ долженъ былъ въ другой городъ перехать…

— То-есть, какъ?

— Да очень просто. Мильдяевымъ его звали. Гд же ваша картина?

— A вотъ виситъ. Оригинально, не правда ли?

Нужно отдать справедливость юному маэстро съ розовой сыпью — красокъ онъ избгнулъ самымъ положительнымъ образомъ: на стн вислъ металлическій черный подносъ, посредин котораго была прикрплена какимъ-то клейкимъ веществомъ небольшая дохлая крыса. По бокамъ ея меланхолически красовались дв конфектныхъ бумажки и четыре обгорлыхъ спички, расположенныхъ очень пріятнаго вида зигзагомъ.

– Чудесное произведеніе, — похвалилъ я, полюбовавшись въ кулакъ. Сколько въ этомъ настроенія!.. «Сумерки насущнаго»… Да-а… Не скажи вы мн, какъ называется ваша картина, я бы самъ догадался: э, молъ, знаю!.. Это не что иное какъ «Сумерки насущнаго»! Крысу сами поймали?

— Самъ.

– Чудесное животное. Жаль, что дохлое. Можно погладить?

– Пожалуйста.

Я со вздохомъ погладилъ мертвое животное и замтилъ:

– A какъ жаль, что подобное произведеніе не прочно… Какой-нибудь тамъ Веласкезъ или Рембрандтъ живетъ сотни лтъ, a этотъ шедевръ въ два-три дня, гляди, и испортится.

— Да, — согласился художникъ, заботливо поглядывая на крысу. — Она уже, кажется, разлагается. A всего только два дня и провисла. Не купите ли?

— Да ужъ и не знаю, — нершительно взглянулъ я на лваго. — Куда бы ее повсить? Въ столовую, что ли?

– Вшайте въ столовую, согласился художникъ. Въ род этакого натюръ-морта.

— A что, если крысу освежать каждые два-три дня? Эту выбрасывать, a новую ловить и вшать на подносъ?

– Не хотлось бы, поморщился художникъ. Это нарушаетъ самоопредленіе артиста. Ну, да что съ вами длать! Значитъ, покупаете?

– Куплю. Сколько стоить?

– Да что же съ васъ взять?.. Четыреста… — Онъ вздрогнулъ, опасливо поглядлъ на меня и со вздохомъ докончилъ: Четыреста… копеекъ.

– Возьму. A теперь мн хотлось бы пріобрсти что-нибудь попрочне. Что-нибудь этакое… неорганическое.

— «Американецъ въ Москв» не возьмете ли? Моя работа.

Онъ потащилъ меня къ какой-то доск, на которой были набиты три жестяныхъ трубки, коробка отъ консервовъ, ножницы и осколокъ зеркала.

— Вотъ. Скульптурная группа: «Американецъ въ Москв». По-моему, эта вещица мн удалась.

– A еще бы! Вещь, около которой можно заржать отъ восторга. Дйствительно, эти прізжающіе въ Москву американцы, они тово… Однако, вы не безъ темперамента… Изобразить американца въ род трехъ трубочекъ…

– Нтъ, трубочки — это Москва! Американца тутъ, собственно, нтъ; но есть, такъ сказать, слды его пребыванія…

– Ахъ, вотъ что. Тонкая вещь. Масса воздуха. Колоритная штукенція. Почемъ?

— Семьсотъ. Это вамъ для кабинета подойдетъ.

– Семьсотъ… чего?

— Ну, этихъ самыхъ, не важно. Лишь бы наличными.

Я такъ былъ тронутъ участіемъ и доброжелательнымъ ко мн отношеніемъ двухъ экспансивныхъ, экзальтированныхъ молодыхъ людей, что мн захотлось хоть чмъ-нибудь отблагодарить ихъ.

– Господа! Мн бы хотлось принять васъ y себя и почествовать, какъ представителей новаго чудеснаго искусства, открывающаго намъ, опустившимся, обрюзгшимъ, необозримыя свтлыя дали, которыя…

– Пойдемте, — согласились оба молодыхъ человка съ ложками въ петлицахъ и миловидной розовой сыпью на лицахъ. — Мы съ удовольствіемъ. Насъ уже давно не чествовали.