Караул устал
Шрифт:
Декламация Маяковского, игра на баяне, трио балалаечников…
Для воскресного вечера программа то что нужно, да. Двести, двести пятьдесят граммов водки делают человека восприимчивее. И к музыке тоже. Некоторые даже стали подпевать:
Держись, геолог, крепись, геолог,
Ты ветра и солнца брат!
Я не пел. Я же не пил.
Сидел, думал. Девочки сейчас в Москве. Живут на даче Андрея Николаевича, и закрепляются на завоеванных высотах, не повторяют ошибки Троцкого. Тем более, что ветер дует в их паруса. Название ветра ни разу не Зефир, не Аквилон. Имя тому ветру Стельбов. Его позиция, похоже,
Однако ветер ветром, а поднимать паруса и прокладывать путь нужно самим. Девочки работают много. Немного осунулись, немного похудели. Пару раз приезжали сюда, в Сосновку, на выходные. Отдохнуть. И снова в бой.
Я же пару раз приезжал в Москву. В будни. Повидаться с девочками, повидаться с мелкими, и, конечно, тоже по делам. Вот, купил «УАЗ». Давно хотел. Комфорт? А что комфорт? Да и не чувствую я никакого неудобства. Может, из-за анатомических сидений, может, из-за ГУР, а, может, его и нет, дискомфорта. Выдумка. Как в Америке призывают поменять автомобиль, мол, новая модель снижает напряжение при вождении на два целых восемь десятых процента. Однако конкуренты пишут, что достоверность этих заявлений никакая. Капитализм!
Но «УАЗ» (девочки называют его почему-то «Дровосеком», но я не согласен) меня нисколько не утомляет.
А если понадобится комфорт, то в гараже стоят «Панночка» и «Ведьма», куда же боле?
В Москве у девочек есть «Матушка-Волга», а с недавних времен за ними закреплены служебные автомобили. С водителями. Положено по должности. А у водителей, подозреваю, есть и удостоверения «девятки», и пистолеты. Так, на всякий случай.
А у меня идут переговоры о матче-реванше. Договорились практически обо всем: время — сентябрь, место — Западный Берлин, дистанция — двадцать четыре партии, мне, как чемпиону, для победы достаточно набрать двенадцать очков, Анатолию — двенадцать с половиной. Призовые — два миллиона победителю, миллион побеждённому. Осталось согласовать пустяки: какой комплект фигур, какие часы, какие кресла, и тому подобное. Но тут-то и заминка, поскольку производители часов, кресел и всего прочего заинтересованы, чтобы использовалась именно их продукция. Паблисити! Идёт торг. Очень всем денег хочется.
И мне тоже, да.
Наша федерация прозрачно намекает, что нужно бы и ей отслюнявить что-нибудь. Процентов этак девяносто. Я отвечаю: примите официальное постановление, будем решать с моим адвокатом. Шведом. А добровольно, «прошу принять от меня…» — нет, этого не будет.
Вот и тянется канитель.
Я не горячусь, не спорю и не требую. Сами всё дадут. Не в компетенции советской шахматной федерации решать вопрос о срыве матча. И у Спорткомитета руки коротки. Советским спортсменам внушают что? Советским спортсменам внушают, что деньги ерунда, грязь, корысть, не ради денег мы должны побеждать, главное — престиж страны.
И я с этим категорически согласен. Главное — престиж страны! Шахматная федерация получит главное, Спорткомитет получит главное, страна получит главное. Престиж!
А себе я оставлю деньги, так уж и быть.
Всё, концерт закончен.
Второй перерыв. А потом — выступление самодеятельности техникума.
Хотелось уйти, но это было бы нехорошо. Самодеятельность особо готовилась, для меня. Я ведь не просто Чижик, я тот самый Чижик, который пел с Аббой! Кто ещё из советской эстрады может похвастаться, что пел с мировыми знаменитостями? То-то! А ещё я буду судить
Мы вернулись к выпивке и закуске. Её обновили. Вместо «Столичной» — «Посольская». Заливная нототения. Хрустящие грузди, чёрные и белые. Шпроты. И конфеты «К звездам!»
Нототению я попробовал. Вкусно. И грузди хороши.
— Нам в универе, — сказал Обком, распробовав «Посольскую», — говорили, что здесь, в Чернозёмске, находили пещеры древних людей. Не совсем древних, но почти. Три, четыре тысячи лет назад. Там целый город, под землёй был.
Обком здесь представлен заместителем завотдела науки и учебных заведений. Мужчина тридцати пяти лет. По образованию историк.
— А чего это они под землю залезли? — спросил Профсоюз. Мужчина, пятидесяти лет, образование среднее. Весьма.
— Считали — от врагов прятались. Набегут степняки, а наверху — никого. И скотину с собой под землю угоняли, и скарб, всё. А ночью делали вылазки. Степнякам это очень не нравилось, и они уходили обратно. В степь.
— И где же этот город? — спросила Газета. Опять мужчина, двадцати пяти лет, комсомолец, журфак университета.
Обком замялся. Ему быстро налили.
— Хороша, да! Ладно, тут все свои. Город этот, на самом деле городок, на одну-две тысячи человек, открыл Лученков, ссыльный ленинградский профессор. В тридцать четвертом году. Случайно. Он работал на очистке подвалов, и в одном из них нашёл ход. Но стране тогда было не до исследований. Пятилетки, ударные стройки. Отложили на потом. А в тридцать седьмом профессора того… раскассировали. И его окружение тоже. Стало совсем не до исследований. В сорок первом вспомнили, и сделали в том месте бомбоубежище. Срочно. Для Самого. Там глубина тридцать метров, даже больше. Но не воспользовался, нет. Остался в Москве.
— И что? — опять спросила Газета.
— И ничего. Сейчас там стратегическое бомбоубежище. Сухо, чисто, секретно.
— А где это?
— Вот этого я сказать не могу. Секретно. Кому нужно, знают. Кто не знает — тому и не нужно.
И мы вернулись в зал. Не все.
Может нужно с десяток лет,
Чтоб найти это место рудное
Можешь ждать меня, можешь нет,
Ждать геолога — дело трудное
С вокалом у ребят плоховато. И техника игры хромает. А так ничего, стараются. В зале публика млеет. Чувствую, они тоже времени в перерыве не теряли. Нет, не «Столичную», но вот «Стрелецкую» — очень может быть. Но в меру.
И только в девятом часу я вернулся в «УАЗ».
При свете плафона осмотрел заднее сидение: в кино злодеи часто прячутся там, а потом кааак выскочат!
Злодеев не нашёл. Нашёл на полу бумажный конверт. Большой. А внутри — чек магазина и паспорт магнитофона «Юпитер». С гарантийными талонами.
Ох, переживают хозяева: магнитофон без гарантии — как корабль без спасательных шлюпок.
Ладно, крюк невелик.
Доехал, остановился у дома. На улице, на столбе метрах в десяти — фонарь. А в доме темно.
Я помигал фарами, посигналил.
Никакой реакции. Может, в кино пошли, в гости, мало ли.
Вышел, подошёл к калитке, и бросил конверт в щель почтового ящика.
— Эй, вы что тут делаете?
А, бдительная соседка. Лет шестидесяти. Это хорошо.
— Я сюда днём людей подвёз, с грузом. Мужчину и женщину. Не знаете, где они могут быть?