Караул устал
Шрифт:
А деньги? Он свои зарубежные активы так и хранит там, за рубежом, не переводя их во Внешторгбанк.
Между нами, товарищ полковник, не для протокола: последнее как раз и свидетельствует о том, что Чижик мыслит ясно, трезво и рационально.
Я спустился в гостиную, постоял у рояля. Нет, игрой своей я никого не потревожу, в доме я совершенно один, а окна до сих пор законопачены и у меня, и у соседей. Да и соседские дачи не так уж близки.
Но не хочется. Слишком уж романтично будет.
А вот в Доме на Набережной запросто ночью не поиграешь. Хотя девочки решили — ремонт,
Вместо рояля я включил радиоприёмник. «Фестиваль», я не меняю старое на новое только потому, что оно старое. Приём хороший, звук хороший, а что не стерео — так у нас в Чернозёмске стереофоническое звучание пока только-только, два часа в неделю.
Приятно сидеть у приёмника, смотреть на подсвеченную лампочками шкалу, на зелёный глаз настройки, слушать Бухарест, Варшаву или Париж. Чувствуешь сопричастность Большому Миру, и одиночество переносится легче.
Вот так и дедушка сидел в одиночестве, после смерти бабушки. Слушал радио, размышлял, даже пробовал писать мемуары. Но помогало не очень. И он радовался, когда приезжал я, да ещё с ночевкой. Вечерами мы вместе сидели у приёмника, у этого «Фестиваля», слушали то Киев, то Кишинёв, искали эти города на карте страны, и, найдя, рисовали флажки: здесь мы были. Как бы. Я фантазировал, какой он, Кишинёв. И виделись мне девушки в цветастых платьях, весело отплясывающих молдовеняску, а на них смотрел Пушкин, во фраке, цилиндре, диагоналевых панталонах и кавалерийских сапогах со шпорами. Смотрел, смотрел, а потом и сам пускался в пляс.
А ночью я слышал иную музыку. Похожую, но иную. И, когда наутро на рояле её играл, дедушка спрашивал, откуда это. Слышал ночью, отвечал я. Ты, дедушка, наверное, опять поймал Кишинёв. А дедушка качал головой, а потом просил непременно записать её, музыку. Специально купил мне для этого нотную тетрадь.
Я её видел, тетрадь. Среди самых главных дедушкиных бумаг. Видел, но не раскрывал.
Нет, нужно поспать.
Специалисты считают, что шахматисты часто со странностями из-за того, что много и напряженно думают. А это вредно. Противно природе. Опасность — беги туда. Добыча — беги сюда. Голодный — ищи, что поесть. Наелся — лежи и переваривай.
А тут ни с того, ни с сего сидишь, и думаешь пять часов подряд. Вот мозги и перегреваются, со всеми вытекающими последствиями.
Мне же думается иначе. Шахматное ли, или другое умственное напряжение есть средство снятия излишнего напряжения мозговой активности, отвода энергии, шунтирования. По какой-то причине думать в желаемом направлении нельзя. Опасно для жизни. И человек перенаправляет умственные способности в те области, где думать можно. Ну, он так считает. Шахматы, музыка, поэзия, наука.
Но и там порой поджидают человека гиены, шакалы и крокодилы. Голодные и злые. И чем их больше кормят, тем они голоднее и злее. Такими уж созданы.
Вернулся в постель. Полежал с закрытыми глазами. Полежал с открытыми глазами. Потом опять с закрытыми.
И заснул.
Глава 6
20
Проекты и планы
— Как-то это у тебя… жутко — Ольга зябко повела плечами.
— Сами просили — чтобы мурашки по спине, — скромно ответил я.
— Тут уже не мурашки, а прямо крысы, — сказал Высоцкий. — Бегают, и живьём грызут.
— Или не живьём, — добавила Надежда.
— Это уже мастерство исполнителей.
Валерий Давидович, второй режиссер, только кивнул. Я так понял — годится.
Исполнители, струнный квартет «Союз», слушал нас с чувством профессиональной гордости. В десять утра я передал партитуру первой скрипке, Зиммельштейну, а через четыре часа мы имели честь слушать музыку к кинофильму «Лунный Зверь», по мотивам повести прогрессивного негритянского писателя Джошуа Мозеса «Дело о Лунном Звере». Авторы сценария и продюсеры Надежда Бочарова и Ольга Стельбова, режиссер Владимир Высоцкий. Музыка Михаила Чижика. Ну, если музыку сочтут достойной.
Я подал знак, и квартет заиграл вторую часть. Тоже не море оптимизма, но надежда есть. Чуть-чуть. Если прислушаться.
Услышали, да.
— И как это будет в фильме? — спросила Ольга.
— Две основные темы вы слышали. Они будут звучать то обособленно, то перетекать одна в другую. Конкретное решение будет готово, когда я увижу фильм. Не волнуйтесь, это на день-два работы, да еще с такими мастерами, — я показал на квартет. — А если что — работу может сделать любой хороший музыкант.
— Я смогу, — без смущения сказал Зиммельштейн.
— Вот видите, как славно! — подвел итог я.
— Ты, Чижик, говори, да не заговаривайся. Никаких «если что» быть не должно!
— Я, Лиса, в хорошем смысле. Может, я в это время буду с Карповым играть реванш, например. Или записывать новую оперу.
— Какую такую оперу?
— Потом, девочки, потом.
Лиса намек поняла. Подошла к музыкантам, выдала премию. Не очень большую, но и не сказать, чтобы совсем маленькую. Само собой, положенные деньги от киностудии они тоже получат, но это будет потом. А премия — сразу. За счет заведения. От благодарных слушателей. Никакого криминала, мы справлялись у Суслика, а тот у родителей: деньги мы даём личные, чистые, с которых уплачен налог. Свои деньги мы можем давать кому захотим и сколько захотим, если, конечно, это не взятка, не дача материального довольствия должностному лицу. Но музыканты ни разу не должностные лица. Просто музыканты.
Музыканты с достоинством приняли благодарность, сложили инструменты, и распрощались. До следующего раза.
Владимир Семенович чуть поморщился. Он бы хотел сам — определять размеры премий, наделять премиями по собственному разумению. Но девочки твердо сказали «нет». Ваши личные деньги, Владимир Семенович, вы вольны тратить, в этом мы вам не препятствуем. А свои деньги мы не даем никому, никому.
И Владимир Семенович стерпел. Как стерпел и пункт в контракте — никакого алкоголя на время съемок. В противном случае до свидания.