Карфаген должен быть разрушен (др. изд.)
Шрифт:
Катон повернулся и, тяжело ступая, спустился в зал.
Консул Элий поднялся с председательского места.
— Начнем обсуждение вопроса, поднятого Марком Порцием Катоном. До заката у нас есть время [48] . Слово имеет Сципион Назика.
Все повернули к Назике головы, предвкушая словесную битву. Она началась четверть века назад, когда был жив победитель Ганнибала Сципион Африканский. Назика, тогда ставший зятем великого полководца, пытался защищать его от нападок Катона.
48
Заседание сената должно было завершаться до наступления темноты.
— Сколько
Послышались выкрики, одобрительные и негодующие. Консул поднял руку, успокаивая разгоравшиеся страсти.
— Столь же неразумен и другой твой совет, Катон. Мы не прячем своих жен и дочерей в гинекеях [49] , как греки. Вспомни, Катон! Наши матери отказались от драгоценностей, чтобы снарядить легионы против Ганнибала. Зачем же лишать их дочерей возможности украшать себя на радость мужьям?
Оратор перевел дыхание.
— Тебя, Катон, пугают греки. Нет, не рабы греческого происхождения. Благодаря нашим победам число их недавно возросло на сто пятьдесят тысяч. Тебе не дают покоя греческие поэты и философы, которые не могут нам угрожать, ибо давно уже умерли. Ты советуешь не читать греческих книг. Но откуда тебе известно изречение Менандра, имени которого ты якобы не расслышал? Зачем ты воспользовался образом троянского коня? Выходит, что сам-то ты читаешь греков?
49
Гинекей — здесь: женская половина дома в Древней Греции.
Раздались смешки.
— Не читаю, а проглядываю! — крикнул с места Катон.
— Я помню, — продолжал оратор, — как ты, Катон, обличал сенатора Фульвия Нобилиора за то, что он возил с собой поэта Энния, но ты его сам привел в Рим из Сардинии как раба. Все, что тебе внушает страх, появилось в результате войн, а ты, Катон, первым ратуешь за них. Теперь я хочу сказать в защиту Авла Постумия. Ответь мне, Катон, писал ли кто-либо из римлян историю — ты умышленно избегаешь этого греческого слова — на нашем языке? Может быть, я запамятовал, назови мне хотя бы одну историю, написанную по-латыни. Насколько мне помнится, прославленный Фабий Пиктор, громивший пунов на полях сражений мечом, а на страницах своей «Летописи» — каламосом [50] , пользовался греческим языком. Если же настало время писать о деяниях римского народа на латыни, подай пример, Катон! Посмотрим, что у тебя получится!
50
Каламос — стилос, палочка для письма из стебля тростника.
— И напишу! — выкрикнул Катон. — Вот увидишь, напишу!
«ОКО СЕНАТА»
Эту трирему с удлиненным корпусом и деревянной фигурой Виктории [51] на носу, с нарисованным на смоленом борту желтым, как у ястреба, глазом, в последние годы можно было увидеть едва ли не во всех гаванях Внутреннего моря. И хотя никому не было известно название римского посольского судна, всюду его называли «Око сената». Благодаря этому кораблю сенат знал все, что происходило за сотни миль от Рима, оставаясь на Форуме, он вникал в подробности дворцовых переворотов и заговоров, свергал царей и ставил на их место новых, объявлял войны, превращал далекие царства в свои провинции.
51
Виктория — богиня победы у древних римлян.
Посол сената Сульпиций Гал, закрывшись ладонью от солнца, вглядывался с борта триремы в приближающийся берег.
— Смотри! — показал он своему коллеге Октавию. — Как мягко переходит изумруд виноградника в темную зелень кедрового леса. Нет, обрати внимание, сколь прелестен этот причудливый узор речек, впадающих в Оронт.
Октавий угрюмо разглядывал палубу у себя под ногами.
— Право же, нет побережья прекраснее, — продолжал Сульпиций. — С ним может сравниться лишь наша Кампания.
— Пропади оно пропадом вместе со своей красотой, — отозвался Октавий.
— Зачем так мрачно? Лучше, что ли, в курии сидеть, света не видя… Что тебя пугает?
— Опять сон. И снова эти слоны. И если бы они тихо стояли. Но ведь они гнались за мной и почти настигли. Слушай, зачем убивать слонов? Ведь можно продать, наконец, отпустить?
— Странный ты человек! Ведь в решении сената ясно сказано «перерезать жилы». Ну, допустим, мы разрешим сирийцам продать слонов. Кто осмелится их купить? Ведь для того, чтобы владеть боевыми слонами, опять-таки разрешение сената требуется. Ты говоришь, отпустить. Но обученный слон привыкает к человеку, как собака. Попробовал бы ты своего Молоса отпустить…
— Мой Молос!
Лицо Октавия помолодело. Морщины разгладились.
— Знал бы ты, что это за собака! Он моим детям как нянька, а на охоте — зверь! От него не уйдешь! А глаза человеческие, все понимает.
Беспорядочный плеск, скрип уключин. Звон ножных цепей. Свист канатов. Хлопанье паруса. Привычные звуки, предвещающие высадку.
Сульпиций поправил тогу и двинулся к сходням. Октавий, несколько помедлив, последовал за ним.
Обычно, высаживаясь на берег, послы направлялись к зданию, где находились городские власти и сообщали о цели своей миссии. Но на этот раз они должны были просить, чтобы их сопровождали в Антиохию, столицу державы Селевкидов.
Решительная походка, необычная одежда привлекали внимание прохожих, которые смотрели на послов, о чем-то переговариваясь.
Благодушное настроение не покидало Сульпиция.
— Вот мы и в Сирии, — сказал он, не замедляя шага. — Селевк Никатор, основав этот город, дал ему имя своей матери Лаодики. Столицу же нарек именем своего отца Антиоха. Третьему городу присвоил имя жены Апамы, а свое имя оставил городу, называвшемуся ранее Гидатос Потомой. Четыре дочери Сирии: Антиохия славится роскошью и многолюдием, Селевкия — неприступностью, Апамея — воинственностью, Лаодикея — изобилием. Нет вина лучше лаодикейского.
— Смотри, кто там стоит на ступенях дома и машет нам рукой?
— Да ведь это царедворец Лисий! — воскликнул Октавий. — Как он тут оказался? Нам теперь и в Антиохию не надо.
Лицо Лисия сияло, как только что отлитый денарий.
— Боги мои! — выговорил он. — Какая неожиданность! Случайно заехал в Лаодикею и вдруг вижу своих благодетелей. Вот обрадуется юный царь, когда узнает, каких гостей я привез.
— Мы можем здесь все дела решить, — сказал Сульпиций. — У нас есть поручение, вернее, приказ.