Карфаген должен быть разрушен
Шрифт:
Сквозь толпу послов пробирался человек, издали приветственно размахивая рукой.
— Да это же Полибий! — воскликнул Пифодор. — Диэй! Это наш Полибий!
Они по очереди обнялись.
— Вот так встреча! — выдохнул Пифодор. — Только сейчас в сенате я взывал, моля о милосердии к страдальцам, поселенным неведомо где. А ты разгуливаешь по Риму, пострижен, благоухаешь, как лавка парфюмера.
— Скорее, как цирюльня, — вставил Полибий. — Четыре раза в месяц я хожу туда за новостями, узнаю, что делается в Риме и в мире, и не просто из любознательности. Придя к цирюльнику впервые, я получил от него письмо Телекла, а сегодня от него же узнал о вашем посольстве.
— От цирюльника… — протянул Пифодор.
— Конечно, — улыбнулся Полибий, — от человека, который в таких случаях незаменим. У него даже не спрашивай, сам скажет.
И продолжил нарочито серьезно и возвышенно:
— Я бы поставил ему памятник. Право, он того заслужил. С белым лоскутом на плече. В правой руке ножницы. Рот полуоткрыт.
— А где мой земляк Телекл? — спросил Пифодор.
— Телекл далеко. Но мы переписываемся. А как его Критолай?
— Критолая я вижу каждый месяц, — быстро заговорил Пифодор. — Я же назначен его опекуном. Он здоров, и денежные его дела в полном порядке…
— Я встречаю его гораздо чаще, — вмешался Диэй, — в восточной гавани. Он там все время… Встречает корабли, идущие с запада. Все ждет отца…
— Бедный мальчик, — проговорил Полибий, — ведь, кроме отца, у него никого нет. Матери он и не помнит, она умерла, когда он был еще младенцем…
— Расскажи лучше о себе, — перебил Пифодор.
— О себе? Живу в доме Эмилия Павла, брошенном им после смерти двух сыновей. Разбираю свитки.
— Что я слышу! О боги! Ты, аристократ и лучший знаток конного дела, занимаешься какими-то книгами!
— Но это библиотека Персея! Разбирая книги, я прошел школу политики. Мне стало ясно многое, чего я не понимал раньше.
— И каковы, думаешь, будут результаты посольства? — спросил Диэй.
— Ромеи не согласятся отпустить нас на суд в Ахайю, как вы предлагаете.
— Но откуда тебе известно, что мы внесли такое предложение?
— От цирюльника.
— Но ведь это тайна! — воскликнул Диэй. Вытянув руку, он показал на глухую стену курии. — О том, что говорится там, цирюльники не болтают. Для того чтобы перехитрить Циклопа, надо иметь голову Одиссея. И кроме того, необходимо, чтобы у людоеда был единственный глаз — так легче его ослепить.
— То, что ты сказал о наших тайнах, Полибий, относится и к тебе! — заметил Пифодор. — Говорят, и у деревьев есть уши.
Полибий вскинул голову.
— Вот они! — бросил он. — Их называют листьями.
— Послы ахейцев! — послышался резкий голос. — Послы ахейцев!
Наскоро попрощавшись, послы поспешили в курию.
«Телекл, радуйся!
Сегодня я встретил ахейских послов и вместе с ними дожидался решения сената. Циклоп не намерен нас отпускать. Наши мудрецы придумали вытребовать нас на суд в Ахайю, признав, что за нами есть какая-то вина. Твой земляк Пифодор, — кажется, это коринфский Крез [30] , — передав послание синода, добавил к нему от себя, что, если наш ахейский суд считают неправомочным в отношении преступлений, совершенных против Рима, пусть судят нас сами, но не держат без суда. И вот ответ, передаю его дословно: «Поскольку синод Ахайи признал вину за теми, кто по решению сената и римского народа переселен в Италию, а сенат не имеет возможности определить в точности вину каждого из них, будет справедливо оставить их там, где они находятся». Видишь, к сожалению, в предвидении нашего будущего я оказался прав.
30
Крезом, по имени лидийского царя, называли баснословно богатого человека.
Теперь могу тебя обрадовать. Критолай здоров и питает надежды на наше скорое освобождение.
Твой Полибий».
ГЛАВНЫЙ ПОМОСТ
Андриск спускался к Бычьему рынку. Оказавшись в Риме, он постарался узнать что-либо об отце. Для этого надо было вернуться к своему позору.
Уже издали Андриск услышал не забытый им еще голос, грубый с металлическим оттенком, словно бы у крикуна была медная глотка:
— Рабыня Ниса, двадцати лет, фракиянка, умеет прясть и ткать, послушна, крепка телом, две тысячи сестерциев. Кто больше?
— Две тысячи пятьсот, — выкрикнул кто-то из окружавших помост.
— Две тысячи пятьсот, раз. Две тысячи пятьсот, два. Две тысячи пятьсот, три. Продано!
Краснорожий — он же продавал и Андриска — сгреб деньги и подтолкнул Нису с помоста.
За этот год ничего не изменилось, если не считать того, что рабов как будто стало меньше, а цены на них взметнулись втрое.
Дождавшись, когда помост опустеет, Андриск подошел к краснорожему. К его удивлению, тот сказал:
— Э, внук Пирра! Как ты сюда попал?
— Я не из царского рода… — отозвался юноша.
— Знаю! Я тебя внуком Пирра назвал в шутку. Очень ты был жалкий.
— А я тогда не понял. Ведь языка вашего я тогда не знал. Скажи, ты так всех помнишь?
— На память не жалуюсь, — отвечал краснорожий. — У меня зять центурион. Вся грудь в фалерах. Идем по Риму — на него все оглядываются. А он мне удивляется! Иду и показываю: «Вот этого тощего я за двести сестерциев продал. Больше не дали. А вон того, лысого, за тысячу. Повара теперь в цене». Он мне все говорит: «Тебе бы, папаша, у меня служить. Я б тебя писарем назначил. Ты бы воинов моей манипулы по именам знал». А я отвечаю: «Да я бы и весь легион запомнил. Но там и без меня обойдутся, а здесь кто меня заменит?»
— Неужели ты и покупателей помнишь?
— Постоянных как не помнить. А тех, кто одного-двух купил, и запоминать нечего.
— А я свободу получил, — проговорил Андриск. — Вот бы теперь отца найти и выкупить. Ты сразу передо мной его продал. Еще в зубы ему покупатель заглядывал.
Андриск протянул горсть монет. Краснорожий сгреб их привычным движением и уверенно произнес:
— Тит купил. Обычно он молодняк покупает и, подучив, опять ко мне на помост. Цена уже тогда другая. А отца твоего он купил не себе, для Катона, патрона своего. Но в Риме его не ищи. Катон его за провинность отправил на мельницу. Тит еще попрекал меня — не тот, мол, товар продал.
Глядя на погрустневшего юношу, краснорожий добавил:
— Не вешай носа, Пирр! Если твой папаша освободится, не иначе ко мне явится, чтобы твой след отыскать. Так что на всякий случай скажи, где тебя найти.
— Постоянно я обитаю в Кумах у либертина Филоника. Он держит скорняжную мастерскую, а сам живет в собственном доме у Нольских ворот. Но дом мне — вся Италия. Шкуры я скупаю.
Краснорожий потянул носом:
— Этого мог бы не говорить.
Бычий рынок Андриск покидал почти бегом. Но разве можно убежать от памяти! Она все возвращала и возвращала его к тому деревянному помосту. И сколько еще тысяч людей с выбеленными мелом ногами поставят на эти доски позора, на главный помост круга земель. В воображении он уже рисовался больше Бычьего рынка и больше всего Рима. Легионы ромеев шагали на север, на запад, на восток и возвращались с живой добычей. «Неужели этому не будет конца! — с отчаянием думал Андриск. — Должен же кто-нибудь их остановить».