Карфаген должен быть разрушен
Шрифт:
— Как же он вышел из положения? — спросил Полибий.
— А вот так! — воскликнул Лелий и, вскочив, продекламировал:
Грек Феодот в храме римском
Бычьим хвостом малевал
на доске резвящихся
ларвов!
— Вот и хорошо, когда в городе все первое, — сказал Полибий. — Первая библиотека. Первый астроном…
— Его отправили послом в Сирию, — вставил Лелий.
— Первые базилики [38] . Первый портик [39] , — продолжал Полибий. — Первый перевод Гомера.
38
Базилика —
39
Портик — крытая галерея для прогулок в жаркое и дождливое время. Первый римский общественный портик был построен в 167 г. до н. э. Гнеем Октавием.
— И очень неуклюжий! — вставил Публий.
— Мне трудно судить, — сказал Полибий. — Но важно, что положено начало. Первые переложения на латынь комедий Менандра Плавтом.
— Великолепным Плавтом! — подхватил Теренций. — Какой живой и сочный язык! Где он подслушал эти слова, эти поговорки, бьющие наповал?!
Публий пожал плечами:
— В гавани, где он, до того как стать драматургом, таскал мешки с зерном. Нет, я не отказываю Плавту в таланте. Но он слишком простонароден. Мне по душе твои комедии, Теренций. Они не только развлекают, но и учат. Сколько прошло веков с тех пор, как смертные взялись впервые за стиль и тростник. Но ведь никто до тебя не сказал: «У книг свои судьбы, и зависят они от читателей».
— Я имел в виду и слушателей, — пояснил Теренций, — они, как я мог убедиться, бегут от моих постановок к ателланам.
— Ателланы не в Риме начались, — успокаивающе произнес Лелий. — К ним, насколько мне известно, привыкали полвека. И гладиаторские игры, от которых наша чернь без ума, появились в Риме лишь сто лет назад [40] и мало кого поначалу привлекали.
— Ты хочешь сказать, что к моим комедиям могут привыкнуть через пятьдесят — сто лет. Но ведь я человек, и мне не чуждо ничто человеческое [41] .
40
Первое сообщение о гладиаторских играх в Риме относится к 265 г. до н. э.
41
Латинская поговорка, впервые встречающаяся в комедии Теренция «Самоистязатель».
В таблине появился Исомах с подносом и стал расставлять блюда.
— За этим столом, — сказал Публий, — когда в доме еще жил отец, не было свободных мест. А теперь их пять.
— Я знаю, как заполнить одно из них, — сказал Лелий. — Пригласим Пакувия.
— Прекрасная мысль! — согласился Публий. — Наш Пакувий — образованный человек и владеет эллинской речью. К тому же он племянник Энния. Перечисляя первых, Полибий с полным правом мог бы назвать и его.
— Да! Да! — согласился Полибий. — Это мое упущение. Энний — первый римский эпический поэт. А племянник унаследовал дар дядюшки?
— Он пишет маленькие пьесы. Мы, римляне, называем их претекстами. Героем одной из них стал мой отец.
— Итак, нас будет пятеро, — сказал Лелий. — Пять пальцев уже кулак. А ведь Энний и Гней Невий действовали в одиночку. Им было тяжелее.
— Еще бы! — воскликнул Публий. — Невия за стихи, высмеивающие Метеллов, бросили в тюрьму, а потом выслали
— Разве это возможно? — удивился Теренций. — За стихи в тюрьму?
— Невий был чужестранцем, — пояснил Левий, — так же как Энний и переводчик Гомера Ливий Андроник. Все те, о ком наш друг Полибий сказал как о первых, не были коренными римлянами.
— Но теперь другое время, — продолжал Публий. — Рим повернулся лицом к Элладе и хочет дополнить свою мощь величием ее наук и искусств. Надо ему помочь. Давайте заключим дружеское соглашение во имя торжества муз.
— Прекрасно сказано! — воскликнул Теренций. — Ведь союзы заключают ради войны, и еще не было союза для распространения знаний и искусства.
НА ВИЛЛЕ
Возница еще не успел остановить коней, как из ворот выскочил вилик. Глаза его испуганно бегали.
«Видно, я тебя поймал, вор», — подумал Катон.
Вилик подскочил к коляске и, отворив дверцу, хотел помочь господину сойти. Но тот, брезгливо оттолкнув руку, спустился сам и первым вошел в ворота. По дорожке, мощенной кирпичной крошкой, он направился прямиком к приземистому зданию.
Наверное, это последний деревянный дом во всей округе, соседи понастроили себе каменных домов с колоннами, как у греков. Но Катон не любил пустых трат. «Дорог не дом, а то, что в нем», — твердил он.
Наклонив голову, дабы не задеть низкую притолоку, Катон вступил в полутемный атрий. Пахнуло чесноком и перцем, словно это не жилое помещение, а овощной рынок.
Усевшись на катедру [42] , Катон приложил ладонь к уху. Вилик, как всегда, докладывал долго, стараясь ничего не упустить. Хлеба скошены, солома уложена в скирды, зерно в закромах. Виноград в этом году не уродился, всего двадцать долиев [43] молодого вина. Масла тоже двадцать долиев. Еще ни один не продан — цена не велика. Скот не болеет. Племенной бык забодал соседского раба, когда тот подбирал колоски на нашем поле. Поэтому в возмещении отказано. Пеструшка отелилась двойней. Уксуса для рабов запасено сполна. Сейчас колодники прокапывают канавы, а другие рабы чистят скотный двор и вывозят навоз на поля.
42
Катедра — высокий стул школьного учителя.
43
Долий — римское название глиняной бочки.
— Весь приплод каков? — перебил Катон вилика.
— Десять бычков, семь овечек, сорок поросят.
— А двуногие?
— Весной произведено девять девочек, шесть мальчиков, двое мальчиков, заболев животами, померли. Всего малолеток на вилле сорок.
— Болеют ли рабы?
— А что им хворать? — отозвался вилик. — Работа посильная. Пища добрая.
— Если тебя послушать, то можно было бы мне в Риме сидеть, а не трястись двое суток на дорогах?
Вилик отрицательно помотал головой:
— Никак нет! Вилла без хозяйского глаза — сирота. Разве кто хозяина заменит…
— Это верно. Давай пройдемся.
— Куда сперва? — спросил вилик подобострастно.
Катон задумался. В прошлый свой приезд он начал осмотр со скотного двора, потом проверял винные подвалы и кладовые для зерна. Сегодня надо избрать другой путь.
— Начнем с двуногого молодняка.
У старого дуба ползали малыши, голые и грязные. Старуха рабыня, услышав шаги, проснулась и стала торопливо собирать свое расползшееся стадо.