Карфаген должен быть разрушен
Шрифт:
— Я ждал письма. Но мог ли я думать, что увижу тебя живого, — проговорил Телекл и закашлялся.
С первого взгляда Полибию стало ясно, что Телекл тяжело болен. Померкли глаза. На щеках — лихорадочный румянец.
— Все произошло так неожиданно, — сказал Полибий, опуская взгляд. — Мне разрешили передвигаться в пределах Италии, и я первым делом к тебе. Видишь ли, некоторым влиятельным сенаторам вздумалось поручить мне написание истории. Я боюсь…
— Не сомневайся! — перебил Телекл. — Ведь ты прирожденный стратег.
— Но не историк, — возразил Полибий.
— Это одно и то же, — продолжал Телекл. — Историю должен писать тот, кто в состоянии сам оценить планы воюющих сторон и обстановку.
— Я слышал, что вскоре прибудет новое посольство. На этот раз можно рассчитывать на успех.
— А что изменилось со времени первого посольства? — спросил Телекл.
Полибий положил ладонь на плечо друга:
— Внешне ничего. Но в сенате обострилась борьба между враждующими семействами и честолюбивыми политиками. За то, чтобы удерживать нас в Италии, стоит Катон и все, кого в Риме называют «новыми людьми». Против Катона выступают Сципион Назика, Сульпиций Гал, Семпроний Гракх, хотя и между ними имеются некоторые расхождения. Лавируя между этими силами, мы можем вывести наш челн в Ахейское море.
— А я ни во что не верю, — грустно произнес Телекл. — Отсюда еще никто не уходил. Незадолго до меня здесь умер несчастливый соперник Масиниссы Сифакс. При мне от той же болезни скоропостижно скончались Филипп, Эвагор и Персей. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Но я слышал, что Персей уморил себя голодом, — возразил Полибий.
— Голодом! — возмущенно повторил Телекл. — Взглянул бы ты на центуриона, которому доверили охранять македонского царя, и все бы понял. Стоило Персею заснуть хотя бы на миг, они его будили. Они замучили Персея, а потом, напившись, этим хвастались.
— А старший, Александр? Ты мне о нем писал.
— Старший жив.
Они прошли через калитку во внутренний дворик, и сразу Полибий увидел склоненную мальчишескую фигурку.
Услышав шаги, мальчик вздрогнул, машинально закрыл руками лежавшую на коленях деревянную доску.
— Не бойся, Александр, — успокоил Телекл мальчика. — Это не ромей, это мой друг Полибий. Ты можешь доверять ему так же, как мне.
Мальчик внимательно посмотрел на Полибия и протянул ему доску с резьбой. И тот невольно залюбовался обнаженной девушкой, прикованной цепями к скале. У скалы — поверженное чудовище со змеиной головой. Юный воин наступил на него, чтобы дотянуться до оков на ногах пленницы. На голове его македонский шлем с вырезом для ушей, рядом, на земле — македонский щит. Это не герой аргосских сказаний Персей, рожденный от золотого дождя Зевса, а македонец Персей, отец юного художника, побежденный и замученный ромеями.
— Это прекрасно! — воскликнул Полибий, обнимая мальчика. — Прекрасно, Александр, сын Персея. Я счастлив, что побывал в Альбе Фуцинской и увидел твое искусство.
Полибий и Телекл вышли и долго молчали.
— Подумай, Телекл, — проговорил наконец Полибий взволнованно. — Мальчик, почти ребенок, постиг тайну поэзии. Помнишь предания нашей родины? Во всем — в камне, в дереве, в водном потоке своя нимфа, дриада.
— Душа природы! — подхватил Телекл. — Древесная душа, открывающаяся поэтам и художникам. Наша родина унижена. Кто — раб, кто — изгнанник! Но сейчас мне кажется, что наши страдания не напрасны. Надежду вселяют и работа Александра, и твоя история. Я рад, что ты собираешься ее писать.
— Готовлюсь к этому, — поправил Полибий.
— Завидую моему Критолаю, — продолжал Телекл грустно и проникновенно. — Он прочтет твой великий труд и…
Телекл схватился за грудь, вздымавшуюся, как кузнечные меха.
— Вот так-то, Полибий, — сказал он, пытаясь унять хриплое и порывистое дыхание. — Мой Критолай — ровесник царевича Александра и, как он, останется сиротой. Когда вернешься, замени ему меня.
— Перестань говорить глупости. Ты сам увидишь своего сына. И чтобы это случилось, я должен уехать. В моем труде заинтересованы Сципионы. Вот что! На летние месяцы я пришлю тебе Исомаха. Это прекрасный человек! И тоже все время думает о сыне. Но его мальчика продали в рабство.
Телекл вздрогнул:
— Я не могу этого слышать! Несчастный отец!
В ЛАОДИКЕЕ
Весть об убийстве ромейского посла взбудоражила Сирию. С тех пор как при Магнезии был разгромлен Антиох Великий, его сыновья делали все, чтобы сохранить мир с ромеями, идя на любое унижение и уступки. И вот теперь у Рима был повод начать войну. Призрак войны уже витал в воздухе. Люди побогаче свертывали дела и собирали вещи для бегства в Египет или Пергам. В антиохийском дворце царил переполох. Лисий, фактически правивший страной, не мог выбрать верного решения: то он готовил послов к парфянскому царю для заключения дружеского союза, то сам собирался в Рим, надеясь умилостивить сенат.
В эти дни в Лаодикее откуда-то появился странствующий философ Исократ. Обросший волосами, в потертом гиматии, босой, он бродил по городу, собирая огромные толпы.
Обращаясь на улице к любому прохожему, он умело заводил с ним беседу. Она начиналась с вопроса:
— Что ты думаешь об убийстве ромея?
И как бы ему ни отвечали, Исократ спрашивал:
— А ты знаешь, кто совершил благодеяние, принеся нечестивца в жертву подземным богам?
Этого никто не знал. В лучшем случае говорили: «Какой-то апамеец».
И тогда Исократ показывал на своего молчаливого спутника, юношу с гибким телом акробата, с узким лицом и пронзительным взглядом близко поставленных глаз.
— Смотри! Это он со стены бросился на спину ромею и задушил его своими сильными руками. Древние эллины чтили своих героев и ставили им памятники. Теперь испарилась древняя доблесть.
После паузы Исократ продолжал с еще большим азартом:
— Итак, ты хочешь знать имя храбреца. До сих пор его звали Лептином, и он занимался тем, что приносит известность, но не славу: ходил по канату, глотал кинжалы, приручал ядовитых змей. Но, узнав, что змеи, страшнее которых не было и нет, прибыли в Апамею, он решился на свой бессмертный подвиг. И это позволяет нам всем называть его Евном. Боги, избрав Лептина из тысяч спокойно наблюдавших, как собираются умерщвлять слонов, оказали ему свое благоволение.
Вокруг философа и его спутника быстро собиралась толпа, и ободренный Исократ горячо продолжал:
— Эти ромеи — враги рода человеческого, коварнее которых не было в круге земель. Вам известно, что они сделали с македонянами и эпирцами. Они ввергнут в рабство и вас, если будете баранами и не последуете примеру Евна. Ведь «Око сената» еще находится в гавани. Давайте же, как хитроумный Одиссей, раскалим на огне кол и проткнем глаз ромейского Циклопа, пожирающего один народ за другим…
Монолог Исократа прерывался восторженными выкриками. Но расчетливые лаодикейцы не торопились последовать совету приезжего философа. Лишь на третий день его бесед несколько сот человек во главе с Лептином, нареченным Евном, бросились в гавань. Но ромейского корабля уже не было. «Око сената» отплыл в открытое море, увозя в наполненном медом пифосе [53] останки Гнея Октавия.
53
Пифос — в Древней Греции — большой яйцевидный глиняный сосуд для хранения зерна, вина и пр.