Карфаген должен быть разрушен
Шрифт:
ВОЗВРАЩЕНИЕ ФИЛАРХА
Филарх приоткрыл дверь. Его взгляд столкнулся со взглядом сидевшего за столом Деметрия. За год царь еще более обрюзг и стал удивительно похож на своего отца Селевка в последние годы его жизни.
— А, это ты, Филарх, — проговорил Деметрий с таким безразличием, словно бы расстался со своим секретарем вчера. — Кто-то мне говорил, что корабль попал в бурю и ты утонул вместе с самозванцем…
— Мало ли что болтают! — проворчал Филарх. — А дело было так: в открытом море наварх [101] Николай напал на меня и, связав, доставил в Остию, где по твоему письму сдал претору вместо лже-Филиппа.
101
Наварх — адмирал спартанского флота, имевший почти такое же значение, как и царь.
Глаза у Деметрия округлились.
— Ха-ха! Вместо самозванца. Но ведь ты старик… А он… Ха! Ха!
Его толстые щеки тряслись, как желе из свиных ножек.
— Что тут смешного? — произнес Филарх обиженно. — В твоем письме не было указания примет. А ромеи верят написанному. Меня отпустили лишь через месяц. Тогда уже была осень, и навигация прекратилась. Пришлось зимовать в Риме. Дав событиям такой оборот, судьба оказала тебе, царь, великое благодеяние.
— Мне? — удивился Деметрий. — Странная мысль! Тебя спутали с самозванцем, а благодеяние оказали мне?
— Совсем не странная! — возразил Филарх. — В Риме я узнал о кознях твоих врагов, а через меня о них узнаешь ты.
— У меня враги всюду! — произнес Деметрий заученно. — На Тибре, на Тигре, на Ниле и на Оронте.
— Раньше они действовали порознь, а теперь объединились, — продолжал Филарх. — Апамеец Гераклид, один из прихвостней твоего дяди Антиоха, представил сенату десятилетнего Баласа как сына Антиоха.
— Постой! — перебил Деметрий. — Дядя умер двенадцать лет назад. Откуда у него десятилетний сын?
— Как будто ты не имел дело с ромеями! — воскликнул Филарх. — Они признают все, что идет им на пользу. Ведь объявили же они карфагенянам войну под тем предлогом, что те напали на Масиниссу, хотя Масинисса по их же наущению стал разорять владения Карфагена.
— Вот тебе благодарность! — устало проговорил Деметрий. — Я им выдал самозванца, а они принимают у себя другого самозванца.
— Если бы только приняли! Большинством голосов сенат постановил (я привожу точные слова): «Разрешить Баласу, сыну Антиоха, вернуться на царство отца».
Деметрий схватился за голову:
— Что же мне делать? Увеличить войско? Или лучше бежать в Индию? Что же ты молчишь?! Скажи, что мне делать?
— Давай подумаем вместе, — проговорил Филарх после паузы. — Если ты выступишь против самозванца, ты только увеличишь его силы — твои воины при первом удобном случае перебегут на его сторону, так же как воины младшего Антиоха после твоей высадки в Лаодикее стали твоими воинами. Не буду тебя обманывать: ты не пользуешься симпатией антиохийцев. Они любят твою сестру Лаодику. Ведь, признав самозванца своим сыном, она, женщина, объявила ромеям войну. Ты же попытался купить их благоволение и ничего не достиг. Если бы ты разделил власть с сестрой, твоими сторонниками стали бы те, кому она дорога…
— Никогда! — выкрикнул Деметрий. — Лаодика меня ненавидит. Она не может мне простить, что я вернулся, а ее супруг и сыновья остались в Италии.
— Тогда жди кораблей самозванца. Я их обогнал на четыре дня.
— Согласен! — выдохнул Деметрий. — Делай, что хочешь! Но спаси!
На следующий день царское казначейство выпустило новую золотую монету с женским и мужским профилями. Надпись по краю гласила: «Царствующие Деметрий и Лаодика».
ВО ДВОРЦЕ ПТОЛЕМЕЕВ
— Полибий! — Менилл обнял друга. — Какому из богов принести жертву за то, что он направил тебя по истинному пути?
— Эриде [102] , — ответил ахеец, грустно улыбаясь. — Это она отвратила меня от родины и заставила вспомнить о твоем любезном приглашении. А путь мой был не прямым и не легким. Помнишь, у Гомера — «Длинным и трудным путем возвращался в Египет».
— Добавь «славным», — вставил Менилл. — Во время твоего первого посещения Египта ты был безвестным юношей, о котором могли сказать: «Смотрите, это сын Ликорты, стратега Ахейского союза». Теперь же я приветствую на земле Александрии знаменитого историка, трудом которого зачитываются и эллины, и варвары. Мой царственный повелитель, еще не зная о нашей дружбе, стал меня расспрашивать, не встречал ли я в Риме Полибия, написавшего историю. Я рассказал, как давно мы знакомы. Царь обрадовался и выразил надежду, что ты приедешь в Египет и он сможет оказать тебе гостеприимство. Сегодня это произойдет…
102
Эрида — богиня раздора у древних греков.
— Сегодня? — удивился Полибий. — Ведь я прямо с корабля.
— Ну и что?! Завтра Птолемей отправляется в плавание вверх по Нилу. От этого обычая не отступал ни один из двухсот сорока царей Египта. Три тысячи лет подряд после новолуния в этом месяце каждый из них спешил склонить голову перед богами в облике крокодила, шакала, льва, сокола…
— Но ведь Птолемей македонянин, — удивился Полибий. — Почти эллин.
— Никто не сможет управлять этой самой древней в мире державой и ее трудолюбивым народом, — продолжал Менилл, — если не будет чтить египетских богов. Именно поэтому персам не удалось удержаться в Египте. Александр же начал с того, что совершил паломничество в храм Аммона и провозгласил себя его сыном. Но зачем я говорю это тебе, знатоку истории.
— Но не египетской, — добавил Полибий. — Я очень мало знаю об этой великой стране. Поэтому считай меня послушным учеником, а себя — учителем. И если ты сочтешь, что мне надо посетить царя сегодня, я готов.
И вот они в тронном зале. Полибий едва опомнился, как Менилл уже подвел его к ряду кресел перед троном и усадил в одно из них.
— Что ты делаешь! — шепнул Полибий. — Сажаешь меня, скромного путника, в кресло, а столько почтенных людей в гиматиях, шитых золотом, ждут стоя.
— Где же твое послушание? Это кресла для ромейских послов. Только им разрешено сидеть в присутствии его величества. Будем считать, что ты ромей, раз ты друг Рима. Да, кстати, — добавил он с улыбкой, — как только выйдет царь и эти почтенные люди упадут, кто на колени, кто на живот, ты поднимешься, склонишь голову и снова сядешь. Впрочем, я буду с тобой рядом. Я доложу царскому секретарю о твоем прибытии и вернусь.
Ожидая царского выхода, Полибий с удивлением разглядывал убранство огромного зала. Здесь не было кричащей роскоши царского дворца в Антиохии. Поражали рельефы с изображением древних египетских богов во весь рост по обе стороны двери. Нельзя было отвести глаз от трона. Его массивные ножки из золота были сделаны в форме львиных лап, в деревянную спинку вставлена золотая плита, на которой художник изобразил царя в челне с высокой короной на голове, натягивающего огромный лук, тростники и стаю гусей. «Вот бы и мне так поохотиться на Ниле! Видимо, египтяне понимают в охоте толк», — подумал Полибий.