Карфаген должен быть разрушен
Шрифт:
— Ну и изверг! — вставил Полибий. — Придумать же такую пародию! Это он не только над рабами, но и над эллинской демократией издевается!
— А со мной, — продолжал Исомах, — такое дело вышло. Приспособил меня Катон с детьми заниматься. Не прошло и месяца, как один из родителей за старательность дал мне лишний асс. Я его истратил, посчитав, что это вознаграждение мне, а не дополнительная плата господину. Стало это Катону известно. Собрал он рабов и выступил как обвинитель. Спор между рабами-судьями возник — считать ли утайку обманом или воровством? Голоса поровну разделились. Катон присоединился к тем, кто считал воровством. И приговорили меня к ссылке на мельницу [20] . Но моим спасением стала жадность Катона. Пожалев свои две тысячи сестерциев, он перепродал меня Эмилию Павлу.
20
Работа на мельнице, где рабы вместе с лошадьми и мулами крутили тяжелое каменное колесо, считалась одной из самых тяжелых.
Бросив на собеседника взгляд, Исомах увидел, что тот уронил голову на плечо.
— Совсем я тебя заговорил! — спохватился он. — А ведь ты с дороги.
— С корабля, — отозвался Полибий.
— Да-да! — подхватил Исомах. — На корабле какой сон. Пойдем, покажу постель.
БЕШЕНАЯ СОБАКА
В то утро Андриск вместе с другими невольниками перетаскивал кожи из мастерской на окраине Кум в центр города, где жил Филоник. С наслаждением вдыхал он утреннюю прохладу, ибо ромеи отняли вместе со свободой и свежий воздух. Не только в мастерской, но и во всем квартале от мокнущих в деревянных чанах шкур стояла удушливая вонь. Опытные мастера ловко орудовали остро наточенными ножами. Андриску же велели таскать обработанные шкуры к протекавшему через двор ручью и мыть их в проточной воде.
Многие в мастерской потешались, наблюдая, как новичок то пытался заткнуть пальцами нос, то дышал открытым ртом, как рыба, вытащенная на берег. Только Блоссий — раб с открытым лицом и светлыми глазами, никогда не смеялся над мальчиком. Поэтому Андриск старался держаться ближе к нему.
Хотя солнце стояло уже высоко, двери домов почему-то были закрыты, окна задвинуты ставнями. Лишь испуганные рабы изредка перебегали улицу и, звеня щеколдами, исчезали в домах.
— Что это господа сегодня заспались? — спросил Андриск.
— Сам удивляюсь! — ответил Блоссий и, приметив выглянувшего из ворот раба, крикнул: — Друг! Какой сегодня праздник?
— Какой еще праздник, вонючка! — бросил раб, не останавливаясь. — В Кумах бешеная собака!
Андриск свистнул:
— Вот оно что! Может, лучше вернемся в мастерскую?
— До мастерской дальше, чем до Филоника. Нам бы в какой-нибудь дом зайти… Но кто к себе вонючек пустит?
Андриск зашагал быстрее. Блоссий его остановил:
— Не торопись! Все равно от судьбы не уйдешь! Мудрец Зенон говорил: «Покорного судьба ведет, непокорного тащит!» Судьба все равно того пса по чьему-то следу направила.
— Выходит, она заранее решила, чтоб нам с тобой быть рабами? — спросил Андриск.
— Разумеется! Но только ей известно, к лучшему это или к худшему. Она ведь и раба может сделать царем, а царя так согнуть, что он будет рабу завидовать. Возьми, к примеру, Персея.
— И ничего нельзя изменить?
— Нельзя! Но к счастью, человек не знает, что его ждет. Поэтому он может вести себя с достоинством.
— Ну вот мы и пришли! — проговорил он после паузы. — Еще с десяток шагов, и мы в безопасности.
Не спуская с плеч ношу, Блоссий потянул веревку звонка, и через мгновение они оказались в перистиле [21] . У двери кухни Добряк распекал какого-то раба. Нарядно одетая девочка лет семи прыгала через веревочку подле цветника.
Блоссий и Андриск сбросили поклажу и ожидали, пока Филоник освободится.
Вдруг за их спиной послышалось какое-то движение. Во двор вбежала собака — взъерошенная, с мордой, покрытой пеной, и, словно не видя никого другого, кинулась к девочке. Андриск был к ней ближе других. Одним прыжком он оказался у клумбы и, схватив девочку, поднял ее над головой. Блоссий же, молниеносно подхватив оставленные кем-то вилы, вонзил их собаке в брюхо.
21
Перистиль — внутренний дворик дома, окруженный колоннадой.
Филоник стоял с разинутым ртом, бледнее стены. Пот градом тек с его лба.
— О боги! — выговорил он наконец. — Дочь патрона!
Из портика выбежала полная женщина и метнулась к Андриску. Он передал ей девочку, и толстуха стала покрывать лицо ребенка поцелуями:
— Девочка моя! Элия! Жива! Что же ты молчишь? Смотри, вот твоя скакалка… Давай будем играть вместе…
Обернувшись к Филонику, она крикнула:
— А ты что стоишь, как столб? Прикажи убрать собаку. Приглашай спасителей к столу! Сир! Пор! Несите ее прочь. Прямо на вилах! Фила! Ванну и горячей воды! Да не сюда, на кухню! Отмой и надуши спасителей, чтобы они пахли фиалками!
РАБОТА
Полибий с трудом оторвал голову от подушки. Ныли ноги. Ломило поясницу. Пять суток на палубе, полдня на повозке. А потом эта странная встреча.
Он сбросил покрывало и опустил голые ноги на пол. Взгляд упал на груду кожаных мешков. Вот она, царская библиотека, пленница Рима.
Дотянувшись до одного из мешков, он пододвинул его к постели и развязал тесемки. С легким шелестом кожаные футляры покатились по мраморному полу.
«Вот вы и на воле!» — подумал Полибий, вдыхая распространившийся по комнате запах леса. Персей заботился о книгах, и по его приказу папирус пропитывали кедровым маслом, дабы уберечь от книжного червя.
Полибий поднял футляр с отпечатком подошвы и дырками от шести гвоздей — четыре на пятке и два на носке. Калига! Кажется, так здесь называется солдатская обувь. Этому футляру досталось больше других. Но что скрывается в нем? В мешке с футляров слетели ярлыки с именами авторов и названиями произведений. Чтобы найти им место, придется читать свитки.
«Что ж, — подумал он, утешая себя, — работа не хуже других. Благодаря ей я нахожусь в Риме, а не в италийской глуши».
Полибий оглядел полутемную узкую каморку с окном, похожим на щель.
«Пещера Циклопа!» — с грустью подумал он.
Полибий расчистил на полу место и сел, подогнув под себя ноги. Это была поза индийского мудреца, и друзья удивлялись, что Полибию ничего не стоило просидеть в такой позе сколько угодно.
Дверь приоткрылась, в проеме показался поднос с едой, а затем Исомах.
— Не рано ли? — спросил он. — Господа в других домах еще дрыхнут, пока не испекут хлеб.
— Ты хочешь сказать, что здесь хлеб пекут дома, как в деревне?
— Именно так! Здесь на весь город одна пекарня.