Карибский сувенир
Шрифт:
Ярусы — через день. Через день мы поднимаемся в четыре часа утра и целый день до вечера медленно и безропотно поджариваемся на палубе, в лучах раскаленного солнца. Теперь мне совсем нестрашно попасть в ад на горячую сковороду — в аду грешники только и делают, что поджариваются; мы же, обмываемые расплавленными лучами с ног до головы, не только поджариваемся, но к тому же и работаем. Солнце… Ух, какое оно тут беспощадное! От него нигде не спрячешься, никуда не убежишь… Оно отражается миллиардами маленьких солнц от воды и опаляет влажным жаром наши лица, тела… От яркого света в глазах будто стекло битое насыпано. У многих матросов растрескались, кровоточат пересохшие от жары губы. Улыбаться и то больно. Поэтому на палубе совершенно не слышно смеха.
Солнце раздражает людей, утомляет нервную систему. Матросы, механики, задыхающиеся в синем едком чаду, стали раздражительными, грубыми. Все мы люди северные, и очень трудно привыкнуть к таким щедрым солнечным ваннам…
Ярус. Гудит машина, отмеряя километр за километром выползающую из океана хребтину. Подъемник вытягивает из воды ярус, поводцы, поплавки, вешки и то небольшую акулу, то злую макрель, то тяжелого, грозящего нам своим толстым крепким бивнем марлина.
А это что? Кто там такой, окрашенный в небесно-голубой цвет, крутится, бьется в воде? Что-то интересное, новое. Ну-ка, боцман, ну-ка, дорогой Сергей Петрович, подтягивай поводец! Багор впивается в рыбье тело, и мы выволакиваем из воды длинную, тонкую, с ярко-голубой спиной акулу… Она так и называется «голубая». Действительно, как будто полоска неба упала на шершавую акулью спину да так и осталась на ней навсегда. Акула вяло, безвольно шевелит плавниками, белое ее брюхо, дряблое, как старческие щеки, вздрагивает и колышется. Акула как-то неохотно, лениво грызет палубу и смотрит на нас скучным, унылым взором. Боцман быстрыми ударами длинного ножа отсекает хищнице голову и передает стармеху. Тот, уединившись в сторонке, поранив пальцы об острые, будто бритвы, зубы, вырезает из нее челюсть. А потом подвешивает на солнце сушиться. И я вспоминаю о ребятишках-школьниках — это для них старается, не жалеет своих пальцев дядя Толя…
Иногда нас навещают дельфины. Грациозно изогнув свои спины, украшенные острым треугольным плавником, они плавают около теплохода, показывая время от времени свое мастерство управлять телом в воде и воздухе.
Среди них есть замечательнейшие акробаты! Вот один из дельфинов, разогнавшись, выпрыгивает из воды на два-три метра в воздух и почти без всплеска, ласточкой ныряет в волну. А другой, стройный, блестящий, сделанный будто из черной резины, выскальзывает из воды и делает в воздухе нечто вроде сальто. Поодиночке и группами дельфины подпрыгивают в воздух навстречу солнцу и голубому небу. Подпрыгивают и делают над водой разные фигуры — то шлепаются в океан боком, то солдатиком — хвостовым плавником вниз… Мы с завистью наблюдаем за их игрой. Нам бы тоже понырять, поплавать! Но нам нельзя — в воде шныряют акулы, и капитан беспокоится за наши жизни…
Нам нельзя, а дельфинам можно. И они без устали бултыхаются в волнах, фыркая от удовольствия. Когда им это надоедает, животные собираются плотной группой под самым форштевнем судна и несколько часов плывут вместе с нами.
Сверху очень хорошо видны их идеально сложенные, сильные тела; длинные заостренные носы и клапаны — дыхало, расположенные на затылках. Клапанами, когда дельфины выдыхают испорченный и вдыхают свежий воздух, животные производят звуки, похожие на довольное пофыркивание лошади.
У животных жесткое, пахнущее рыбой мясо, но исключительно вкусная печень. Добыть дельфина очень просто. Для этого берется бамбуковый шест, и к его концу прикрепляется острый метровый штырь диаметром чуть толще карандаша. К другому концу шеста привязывается короткий шнур с поплавком. Прямо с носа идущего судна бамбуковое копье вонзается в спину дельфина, он делает резкий оборот, и проволока-штырь закручивается вокруг тела животного. Убитого дельфина находят по буйку. Таким способом нам приходилось иногда охотиться в Гвинейском заливе. Но нужно быть очень осторожным: дельфин может рвануться, и если шнур от буйка захлестнется вокруг руки или ноги гарпунера, тот сразу же окажется под килем судна.
Бегут дни нашего рейса: станции, ярусы, рыбья слизь и кровь на палубе, ослепительное солнце и душная каюта. Иногда встреча с каким-нибудь теплоходом. Встретились, просигналили приветственно друг другу прожекторами: «Как звать, откуда?» Познакомились, пожелали счастливого плавания — и снова волны, соленый ветерок, безжалостное солнце. Да еще добродушные дельфины, деловито пофыркивающие у бортов «Олекмы».
Вечер. Стало чуть прохладнее — морской ветер продул немного каюты, стало легче дышать, и быстро забылись трудности прошедшего дня. Те, кому стоять ночную вахту, спят. Володя Пузыня готовит фотоувеличитель: комсорг судна, радист Слава, поручил ему сделать фотогазету. Наш сосед по каюте, второй механик Владимир Коновалов, корпит над тетрадками и учебниками — он студент-заочник Калининградского технического института рыбного хозяйства. Ему нужно подготовить много контрольных работ, и поэтому свет в его каюте не гаснет до глубокой ночи.
И паучники не спят. Валентин Брянцев зубрит самоучитель испанского языка, а Николай просто лежит и смотрит па фотографию жены. Что-то давно радиограмм нет. Как-то она там?
Да. Конечно, ждет и тоскует. Так же как и паши жены. И поэтому не хочется ни читать, ни зубрить иностранные языки. Хочется вот так лежать и смотреть на снимок. Или бродить по каютам, разговаривать с друзьями и гнать от себя мысли, что прошло лишь два месяца. А впереди еще много-много дней разлуки. Еще много-много морских миль, отделяющих нас от того дня, когда судно приткнется бортом к знакомому пирсу родного порта и ты сбежишь с теплохода навстречу радостным глазам, сверкающим из-за букета совсем ненужных цветов.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Мелодии самбо, как радиокомпас, ведут нас к берегам Бразилии. Веселые, бесшабашные или, наоборот, очень лиричные, грустные, они разносятся по всему теплоходу. Гремят барабаны, кастаньеты, мурлыкают аккордеоны, всхлипывают трубы… Ритм самбо витает над палубой, мечется среди надстроек теплохода, разносится над океаном и исчезает где-то у белого от зноя неба…
На судне идет покраска. В каютах никого нет — все на палубе. Матросы с банками белил карабкаются по мачтам, надстройкам. Механики чистят до ослепительного блеска медяшку в машинном отделении, мазюкают суриком и чернью лебедки; дядя Витя, зажав в руке кажущееся игрушечным ведро, трудится над трубой. Мы красим свою лабораторию.
Всем нам очень хочется, чтобы «Олекма» была красивой. Поэтому с такой тщательностью моем, чистим, драим свой теплоход, а потом одеваем в праздничный наряд красок… Из динамиков разносится веселая музыка, кисти наши весело прыгают и танцуют по переборкам, оставляя на металле яркие, сочные следы.
А Бразилия все ближе. В сизой, колеблющейся от жары дымке уже виднеются высокие берега, покрытые изумрудной зеленью. Все чаще встречаются иностранные теплоходы, идущие из бразильских портов. Они тяжело осели в воде — наверное, везут в своих трюмах знаменитый бразильский кофе. Знаменитый черный душистый кофе, который пьют во всех уголках земного шара.
Накануне захода в порт Ресифи, где нам предстоит пополнить запасы воды и свежих продуктов, мы все собрались в каюте, чтобы проверить знания о стране, по земле которой уже завтра нам предстояло шагать. Увы, сведения о Бразилии, которыми мы располагали, оказались весьма скудными. И главное, никто не знал португальского языка, на котором разговаривают бразильцы. Лишь Валентин мог с грехом пополам составить несколько примитивных фраз. И то не на португальском, а на испанском языке. Но эти языки очень сходны, и испанцы могут объясниться с португальцами. Однако, прослушав фразы, произнесенные Брянцевым, мы, абсолютно не разбирающиеся в языках Пиренейского полуострова, откуда португальский перекочевал в Бразилию, усомнились, поймут ли нашего общего друга бразильцы.