Карибский сувенир
Шрифт:
Садимся в машину и проезжаем мимо высоких резных дверей. На мгновение я представляю себе, как там, за дверями, душно и жарко, какие унылые лица у нарисованных на стеках святых… И становится очень жаль тех, которые нам только что украдкой улыбались, а теперь, наверное, уставившись глазами в гранитный, выщербленный веками пол, выводят тонкими голосами мелодию очередной молитвы.
Машина скатывается с холма и мчится в наступившей темноте к Ресифи.
А вот и дом Фернандо.
Мы поднимаемся на второй этаж, где нас встречает жена доктора — миловидная молодая итальянка Джузеппина. Фернандо ведет нас на открытую веранду и рассказывает, что совсем недавно вот на этих же стульях сидели американские ученые и коллеги-доктора с крупного научно-исследовательского судна. Сначала все было хорошо, но потом, после пятой бутылки джина, один из ами захотел танцевать с Джузеппиной рок-н-ролл. Та отказалась, и американский коллега обозвал ее, а заодно и Фернандо цветными
3а разговорами время летит с космической скоростью.
Фернандо смотрит на часы и, вскрикнув, вскакивает:
— Ведь мы опаздываем на футбол! Скорее!
Подхватив пиджаки, мы скатываемся с лестницы и прыгаем на сиденья воющего от нетерпения автомобиля. «Джип» срывается с места и, пронзив темноту фарами, с бешеной скоростью обгоняя автобусы и автомобили, мчится к Ресифи… Улицы, ведущие к стадиону, все забиты транспортом, и мы петляем по каким-то закоулкам, пробираясь к стадиону в объезд. Наконец — стоп, дальше пути нет. Бросив «джип» в глухом переулке, мы спешим проходным двором к стадиону. Фернандо куда-то убегает, а мы минут десять ждем его, зябко ежась от неистового рева, несущегося с трибун. Наконец появляется Фернандо. Он не один — вместе с ним коллега-врач, работающий на стадионе. Через боковой вход мы проникаем на стадион и долго, наступая на чьи-то ноги и падая на чужие колени, пробираемся на свои места. Втиснувшись между Фернандо и полным мужчиной, который размахивает над головой пиджаком и дудит в медную трубу, я растерянно осматриваюсь: внизу — освещенный прожектором прямоугольник футбольного поля с мечущимися игроками, а кругом — тысячи разинутых, извергающих отчаянные вопли ртов… Я вспоминаю финальный матч на кубок СССР по футболу в Лужниках и усмехаюсь: московские болельщики — молочные котята по сравнению с бразильскими любителями футбола. Труба соседа верещит на самых высоких нотах — центральный нападающий пожарников с изображением пылающего факела на спине, оставив позади всех защитников команды соперников, мчится к чужим воротам. В них нервничает длинноногий, одетый в черный свитер вратарь. Он мечется от стойки к стойке, сбрасывает с головы шапочку, что-то отчаянно кричит срывающимся голосом и наконец, присев и вытянув вперед руки, замирает посредине ворот. На мгновение стадион замирает, а потом взрывается с силой водородной бомбы: пожарник приближался к воротам соперников со скоростью спасающейся от голодного льва антилопы. Его ноги мелькали с такой частотой, что буквально исчезали из глаз. Вот это бег! Вот это рывок! Ворота противников уже близко… еще секунда, другая и… бах! Вратарь вместе с мячом влетел в сетку и остался там лежать, закрыв в отчаянии лицо руками. Дружный рев всколыхнул, казалось, сами небеса… И если там, как утверждают некоторые, есть рай, то святые в этот момент наверняка грохнулись в обморок. Все вскочили с мест, завизжали, завыли, захрапели трубы, затрещали трещотки, закрякали резиновые клаксоны. В темное небо взлетели шляпы, трости, пиджаки. Уже мяч поставили на середину поля, уже он взлетел под самые небеса, но болельщики сборной клубов никак не могут простить гола, который, по их мнению, забит из положения вне игры. Игроки сборной, жаждущие расплаты, ринулись в ответную атаку. На несколько минут стадион затих. Он лишь тяжело дышал, набираясь сил перед новым всплеском страстей. И вот игрок сборной грубо сбит, и судья ставит мяч на одиннадцатиметровую отметку. Удар! Мяч, выброшенный будто баллистой, а не ногой человека, просвистев в воздухе, влетает в ворота и бьется, словно рыба, в сетке… В то же мгновение сотни болельщиков, бросаются с трибун на поле… На стадионе творится что-то невообразимое: шторм достиг ураганной силы. Доктор Фернандо кивает нам головой — пожалуй, лучше уйти. Да, пожалуй, он прав — дольше находиться на стадионе небезопасно.
Фу… наконец-то выбрались; вот и «джип». Нам пора на судно. Вскоре мы выезжаем на авениду Куаррапес и застреваем в автомобильной пробке: посредине улицы, с оркестром, в ярко блестящих черных шлемах шествуют герои дня — отряды пожарников. Потом в небо взлетают разноцветные огни фейерверка, загорается иллюминация, а у моста, над темной водой реки Беберибо, вспыхивает ярким пламенем специально отстроенный для праздника дом. Звучит сигнал тревоги, пожарники приставляют к стенам дома лестницы, как кошки, карабкаются по ним и орудуют короткими топорами с ловкостью и силой хорошо натренированных пиратов, идущих на абордаж. Нет, пожар погасить не удалось. Дом сгорел дотла. Но это нисколько не испортило настроения жизнерадостным пожарникам: еще громче заиграли оркестры. Начались танцы.
— Нам уже пора, — торопим мы Фернандо.
— Сейчас самое веселье начнется! Пожарники с моста в воду будут бросаться, а потом… — уговаривает тот.
— Нет, мы очень устали, да и не хочется опаздывать из увольнения.
Вот и припортовая улица. На ней сегодня тихо — все в центре города. Тихо. Лишь по тротуару шаркают швабрами уборщики, собирая в кучи уличный мусор.
Последний день нашей стоянки в порту можно назвать днем встреч. Ранним утром на судно пришел со своим миловидным секретарем, Иванеттой, известный ресифийский адвокат Кловзен Мело. В Ресифи его зовут красным адвокатом. Красным потому, что он ведет в основном дела рабочих и безработных; он защищает интересы простого народа. Мело сообщает нам, что после успешной забастовки торговых служащих хорошо обстоят дела и у газетчиков: в это время они ведут переговоры с представителями местных правительственных кругов. Затем разговор переходит на другую тему, и адвокат говорит, что сейчас на судно придет интереснейший человек.
— Да вон и он! — прерывает себя Мело. — Хеллоу, Кампелло, идите сюда!
На палубу судна легко прыгает высокий седеющий, с симпатичным мужественным лицом человек. В его движениях, взгляде очень внимательных глаз чувствуется большая энергия и собранность.
— Это Кампелло, корреспондент «Коммершл джорнэл», друг Энрико Гальвао… Помните португальского революционера Гальвао, захватившего со своими друзьями океанский лайнер «Санта-Мария»?
Энрико Гальвао? Знаменитый рейс «Санта-Марии»? Как же не помнить! В шестьдесят первом году мы на СРТР «Орехово» ловили рыбу в Гвинейском заливе и пристально следили за сообщениями из Москвы о мятежном корабле. И теперь живой участник этих событий стоит перед нами.
Мы уже направляемся с Кампелло в каюту, чтобы поговорить при помощи словаря, как на пирсе появляются еще два не совсем обычных посетителя. Один, еще крепкий, но совершенно седой мужчина, вобрав в себя выпуклый живот, откашливается и приятным грудным голосом затягивает: «Очи черные, очи страстные»… Очи? При чем здесь очи? И что это за старики? Эти люди — русские.
— Дорогие соотечественники! — говорит густым басом певец. — Нас в Ресифи всего трое: я — Борис Барсуков, Костя Крючкин и Жора Полетаев. Костя сейчас в джунглях, а мы вот двое пришли… Давай, Жора.
Жора, сутулый старик с безволосой, будто кегельный шар, головой, широко разевает беззубый рот и дребезжащим голосом затягивает: «… не поехать ли нам к „Яру“, разгулять шампанским кровь…» Второй подхватывает песню, и, взявшись за руки, оба певца осторожно сходят на палубу… Оба они приехали в Бразилию еще в пятнадцатом году из Западной Белоруссии. Ехали, наслышавшись, что Южная Америка — это рай. Рай показался им адом: осушали болота, в которых кишели змеи и аллигаторы; валили, съедаемые гнусом, лес; работали на кофейных плантациях, орошая кофейные кусты своим соленым потом… Трудно, было, но привыкли, женились на бразилианках, обзавелись семьями.
— А водочка у вас есть? Русская, хоть рюмка… и кусок русского черного хлеба? — неожиданно прерывает свой рассказ Борис Барсуков.
Трудно отказать в таком желании бывшему соотечественнику, и мы вместе с Кампелло идем в каюту. Здесь Кампелло рассказывает, а Барсуков, с наслаждением вдыхая запах черного хлеба, переводит его рассказ.
…Португальский лайнер «Санта-Мария», курсирующий на океанской линии Лисабон — Ла-Гуайра (Венесуэла) — Курасао — Майами — Лисабон, совершая свой очередной рейс, прибыл в двадцатых числах января 1961 года в Венесуэлу. На судне было тысяча сто шестьдесят пассажиров. В Ла-Гуайра на борт «Санта-Марии» поднялось всего несколько человек с небольшими тяжелыми чемоданчиками в руках. Новые пассажиры почти все были молодыми крепкими парнями с решительными лицами. Лишь один из них пожилой мужчина. Он высоко держал голову, в его походке чувствовалась выправка военного человека. Это был Энрико Гальвао, португальский революционер, бывший генерал-губернатор португальской колонии в Африке — Анголы, политический беженец, разыскиваемый португальской тайной полицией.
Пассажирами на «Санта-Марии» были в основном туристы — американцы, испанцы, итальянцы, французы. Люди обеспеченные. В море их погнала скука и жажда приключений.
В Венесуэле судно простояло несколько суток. За это время туристы совершили увлекательные поездки в южноамериканские джунгли на собственных автомобилях, которые путешествовали вместе с хозяевами во вместительных трюмах лайнера. А как только судно отвалило от стенки, переполненные впечатлениями, шумные, говорливые люди поспешили в рестораны, бары, дансинги лайнера.
В десять часов вечера на теплоходе начался грандиозный костюмированный бал: в одном из громадных залов собрались почти все пассажиры. Гремела музыка, звенели стаканы, хлопали в потолок пробки, и пенное шампанское тугой струей било в хрустальные фужеры.
Все было обычно: бал, смех, танцы — ведь для этого и отправлялись в дальнюю морскую прогулку состоятельные буржуа. Все было обычно: в штурманской рубке ходил от иллюминатора к иллюминатору, по временам заглядывая в экран радиолокатора, изящный, в сверкающей белизной рубашке вахтенный штурман; точно выполнял его команды вахтенный рулевой; дежурил на радиостанции радист, а в машинном отделении чутко вслушивались в гулкий ритм механического сердца вахтенные механики.