Карл Великий
Шрифт:
– А сейчас? Сейчас этот обычай сохраняется? – Вытаращив глаза, спросил Ицхак. Фоле перевел.
– Сейчас-то? – Эпхо Ньян Лин хитровато усмехнулся. – Кое-где сохраняется и по сю пору. Особенно в левобережье Иравади.
– Надеюсь, в Читтагонге – нет? – спросил Бенони.
– Читтагонг относится к числу просвещенных столиц, – сказал на это мудрейший советник, но в лукавых глазах его прочитывалось, что вполне вероятно, это не совсем так. – Здесь покончено с людоедством. Но слон остается излюбленным лакомством на всякого рода торжествах. Как вам хобот? Не правда ли, он вкуснее буйволового затылка?
– О да, – кивнул Бенони, хотя ему еще не доводилось пробовать затылок буйвола. – А язык несравненно вкуснее говяжьего. Сердце же мне показалось несколько сладковатым.
– Виной тому чрезмерная доброта, коей отличаются все слоны, – вставил свое суждение Аунг Рин, в чашу которого то и дело с вожделением поглядывал приезжий купец, жадно надеясь, вдруг как-нибудь да представится случай капнуть туда несколько капель подаренного Моше бен-Йосэфом зелья. Но сделать это было необычайно трудно, ибо кругом были люди.
Бенони долго размышлял, кого выбрать главным козырем своей игры, и остановился на Аунг Рине. Слухи о том, что царь араканский самозабвенно любит своего наследника, подтверждались.
Ни на кого Кан Рин Дханин не смотрел с таким обожанием, как на Аунг Рина. Прочих, казалось, он совсем не замечает. О да, если этот молодой человек умрет, папаша пол царства отдаст тому, кто его воскресит, а не то что одного из своих слонов, пусть даже и белого. Кандидатуры нескольких жен и других сыновей, присутствующих на этом обеде, очень быстро отпали. Ни за кого из них Кан Рин не пожертвует даже кончиком хобота священного Цоронго.
Тем временем обед продолжался, и вскоре, в ответ на признание Бенони, что гости еще ни разу не пробовали затылка буйвола, им было подано и это угощение. Бенони похвалил, но согласился – хобот слона гораздо вкуснее. Смекнув, что скорее всего подлить снадобья в чашу к Аунг Рину не удастся, он решил применить все свое красноречие, привлечь к своей персоне интерес, дабы получить новое приглашение во дворец араканского государя. Он форсировал темы бесед, наполняя свои речи библейской мудростью, льстя и лукавя так, чтобы никому не было заметно, он поразил всех познаниями о мире и космосе, о Боге и богах, о царях и героях, прославившихся в истории. В глазах послепохмельного Кан Рин Дханина начал было поблескивать некий огонек, но вскоре, впрочем, потух, и, зевая, государь спросил:
– Все это хорошо, но меня интересует, что подают на обед в городе Багдаде, из коего приехали наши уважаемые гости? Вкусны ли ваши крокодилы и чем же вы потчуете особо избранных, если не употребляете в пищу слонятину?
Бенони набрался наглости и, гордо приосанясь, ответил:
– Трудно рассказывать о еде после столь обильного пиршества. Если государь позволит, я отложу рассказ о багдадской кухне до следующего нашего совместного обеда.
Когда Фоле перевел Кан Рину ответ Бенони, царь хмыкнул и ничего не сказал. Однако перед тем, как настала пора прощаться с гостями, Эпхо Ньян Лин подступил к Кан Рину, восторгаясь умом Бенони и умоляя почаще приглашать багдадца во дворец.
– Ну что ж, – прощаясь с чужестранцами, снизошел Кан Рин Дханин, – через несколько дней вы получите приглашение снова отобедать с нами, и тогда, я надеюсь, мы узнаем о том, что едят жители далекого Багдада.
Карл с триумфом вернулся из Саксонии, везя с собой множество трофеев, заложников из числа саксонской знати и богатые подарки своей родне и верным вельможам, а главное – Хильдегарде, которая, как он уже знал, благополучно разрешилась от бремени и уже ждала мужа в Геристале, где в этом году они вместе праздновали Пасху и договорились здесь же отмечать Рождество, тем более что на сей раз – двойное: Иисуса Христа и новорожденного малыша.
Среди главнейших трофеев в обозе короля ехали медные змеи, дракон, белка, деревянный ястреб, жертвенный котел и бивень мамонта – все, что находилось некогда в капище идола Ирминсула.
Ястреб Ведерфёльн был просто восхитителен, белка Айхрата – забавна, нидергеймских змей и дракона Нидерхёгга Карл собирался переплавить, хотя и признавал, что выполнены они мастерски. Но больше всего его воображением владел зуб Ифы, таинственного зверя, некогда обитавшего в лесах Саксонии. Если это не искусственное творение, а настоящий зуб, то какими же размерами должно было обладать животное? Невероятными. В холке оно, наверное, было высотой с Ирминсул. Гигантская пасть могла разом поглотить двух-трех всадников вместе с лошадьми. А каков же был хвост? А лапы? Страшно и подумать-то! Ну нет, вряд ли это действительно зуб.
Скорее всего при изготовлении этого чуда было использовано какое-то особенное искусство.
Допросы пленных саксов ничего не прояснили в отношении зуба Ифы. Кроме того, что сей зверь давным-давно водился в окрестностях срубленного Карлом ясеня, никто об Ифе ничего не знал. А один из допрашиваемых нагло пригрозил:
– Не надо думать, что Ифа исчез. Он до сих пор прячется в саксонских лесах, а когда узнает, что вы сотворили с Ирминсулом, он явится в вашу поганую страну, растопчет своими громадными ножищами ваши гнилые города и пожрет всех вас, ненавистные франки!
– Как же он пожрет нас, если растерял все свои зубы? – усмехнулся Карл, хотя, честно говоря, от слов сакса ему сделалось не по себе.
– Он не потерял ни одного, – возразил пленник, – Этот единственный выпавший зуб он подарил нам для совершения жертвоприношений. Остальные же целы.
– Бред собачий! – плюнул король франков, – Уведите его!
Однако угроза запала в душу, и всю дорогу до Геристаля по ночам Карла преследовало неприятное ощущение, будто зверь Ифа следует за ним по пятам и вот-вот настигнет. По утрам, прежде чем снова отправиться в путь, король каждый раз вновь с благоговейным ужасом рассматривал бивень и гадал – вправду зуб или искусственное творение?
Наконец войско, торжествующее первую воинскую победу Карла над врагами, прибыло в Геристаль. Несмотря на уже наступивший Рождественский пост, с благословения святых отцов были устроены пиршества по случаю возвращения победителей и крестин младенца, которого в честь отца назвали Карлом. Средь находящихся в церкви во время таинства крещения взгляд Карла ненароком выхватил лицо Химильтруды, и сердце триумфатора сжалось, охваченное порывом мгновенно нахлынувших воспоминаний о счастливых годах юности, проведенных с этой женщиной на три года старше его. Он ужаснулся, до того ему вдруг захотелось перенестись туда, в то счастье, оказаться в объятиях своей первой любимой женщины, целовать ее точеное тело и губы, в которые проваливаешься, как в бездну. Он даже пошатнулся, настолько закружилась голова от вихря воспоминаний, желаний, страсти. Он зачем-то подумал: «Но ведь Хильдегарда не в пример лучше в постели, чем… И все же, все же, все же…» Он с трудом вернулся к реальности, да и то все мерещилось, будто окружающие видят его запретную страсть, слышат его кощунственные мысли. Да еще в такую минуту! Бедная Хильдегарда, она упрямо оттягивала миг крещения малыша, чтобы муж присутствовал при этом событии. А муж… Карлу стало вдвойне стыдно, и он все пытался не смотреть в ту сторону, откуда на него струилось тепло из глаз все еще любящей и все еще любимой Химильтруды.