Карл Великий
Шрифт:
Днем – купание, вечером – прогулки по большому дворцовому саду, где Цоронго Дханин участвовал в разнообразных увеселениях. Ньян Ган обучил своего питомца исполнять множество команд, по Приказу сидеть, ложиться, трубить хоботом, раскачиваться, как бы танцуя, и даже становиться на задние ноги. Восторги зрителей, наблюдающих за чудесами дрессировки, казалось, переполняют слона гордостью, доставляют ему удовольствие.
Аунг Рина он поначалу недолюбливал, но постепенно привык и к нему, обретя в нем еще одного друга. И все же Ньян Ган-то был всегда рядом, а Аунг Рин лишь изредка, и слон, естественно, считал своим хозяином не государева сына, а Ньян Гана.
Жизнь слона вошла в размеренный порядок, и через год после вселения во дворец Кан Рин Дханина он уже почти и не вспоминал о той своей жизни, о той своей юности на берегах реки Иравади. Вполне довольный участью, обожествляемый жителями Читтагонга белый исполин мечтал прожить здесь весь свой век и не знал, что очень скоро ему суждено будет расстаться с уютной столицей Аракана и уходить далеко на запад, что двое чужестранцев, отец и сын, стоящие в толпе на улице среди прочих зевак и жадно рассматривающие его, явились в Читтагонг по его душу.
Ури, то бишь отныне Ицхак, хотя и не отправился в мир теней, выздоравливал довольно долго. Моше уговаривал его отца в одиночку отправляться в Аракан и ни о чем не беспокоиться, с Ицхаком будет все в порядке, а когда Бенони, со слоном или без, будет возвращаться из Читтагонга, Ицхак к тому времени окончательно поправится. Но Бенони не хотел оставлять сына и терпеливо ждал его выздоровления. В результате пришлось задержаться в Паталипутре почти на целый год. Наконец можно было ехать, и Моше снарядил вместе с ними в дорогу своего племянника Рефоэла, способнейшего малого, владевшего не только бенгальским языком, но еще несколькими, включая бирманский, из-за чего Моше и посылал его вместе с Бенони и Ицхаком в качестве толмача. Но если бы Рефоэл, или как его звали все уменьшительно – Фоле, знал о страшном сговоре между дядюшкой Моше и купцом Бенони, можно точно сказать – едва ли бы он отправился в путешествие.
Моше подарил купцу Бенони пузырек с редчайшим снадобьем. Достаточно было несколько капель разбавить в каком-нибудь напитке и дать кому-нибудь выпить, как человека охватывал глубочайший сон, подобный смерти, сердце и пульс не прослушивались, тело становилось холодным, как у мертвеца, губы синели, нос заострялся, и лишь самый опытный лекарь мог бы определить, что это не смерть, а глубокий сон-обморок. Имея такое снадобье, хитрость и притворство, а все сие у Бенони имелось, можно было рассчитывать на успех. Но на душе у багдадского купца не светило солнце, ибо за драгоценнейший пузырек Моше потребовал ужасную плату – на обратном пути из Читтагонга Бенони должен был убить юношу Рефоэла. Да, именно так, родного племянника Моше. Фоле мешал ему, он был опасен для сыновей Моше, ибо в способностях намного превосходил их. Но самое главное – он презирал веру предков своих, не соблюдал субботы, смеялся над иудейскими праздниками и нелицемерно склонялся к тому, чтобы перейти в бенгальскую веру, поклониться Шиве и Кришне и всем остальным богам индуистского пантеона.
Бенони старался не думать о грядущем убийстве. Сначала слон, а уж потом что-то само собой придумается и разрешится. Приближаясь к Читтагонгу, путники уже знали о том, что у Кан Рин Дханина есть целых три белых слона, причем один из них недавно отловлен у берегов Иравади и приведен во дворец государя. В честь него в Читтагонге начато строительство храма Будды-слона, в честь него устраиваются пышные празднества, и он стал поистине всеобщим любимцем. Ицхак заявил, что если им удастся овладеть белым слоном, то пусть уж это будет молодой и сильный экземпляр, и Бенони полностью согласился с сыном:
– Если уж мы тащились в такую даль и пережили твою смерть и твое воскресение, пусть подадут нам лучший свой товар!
В Читтагонге поселились в огромном доме, выполнявшем ту же роль, что в мусульманском мире караван-сараи. Фоле отправился во дворец сообщать о прибытии посла из Багдада. Вскоре он вернулся с известием, что ему велено было прийти завтра. Однако и завтра он услышал точно такой же ответ. На третий день пребывания в Читтагонге приезжие евреи видели уличную прогулку священного слона и остались в полном недоумении. Им показалось, что слон вовсе никакой не белый. Благодаря стараниям Фоле они выяснили, что он и впрямь лишь называется белым, а на самом деле его окраска не намного светлее, чем у других слонов.
Шли дни, но всякий раз, явившись поутру во дворец, Фоле получал один и тот же унылый ответ: «Его величество просят вас прийти завтра, и тогда он назначит вам день и час аудиенции».
Использовав все свои пронырливые таланты, Фоле наконец узнал, в чем дело. Никакого пренебрежения к послам далекого багдадского халифа Кан Рин Дханин не испытывал и не старался проявить. Все оказалось очень просто – араканский царь в очередной раз впал в запой, а когда такое случается, он может пить неделями, и месяц, и два. Приходилось смиренно ожидать его выхода из запойного состояния. Ожидание растянулось на полтора месяца, но в конце концов Бенони бен-Гаад со своим сыном Ицхаком бен-Бенони и толмачом Рефоэлом получили аудиенцию.
– Хорошо, что он пьяница, – говорил Ицхак, когда они входили во дворец. – Пьяницу-то, наверное, легче облапошить, да, отец?
– Как знать, – отвечал Бенони, – иной запойный бывает излишне подозрительным. Ему кажется, что всяк хочет его надуть, и никому не доверяет. Так что, может оказаться, придется нам попотеть.
Он оказался прав. Кан Рин выглядел разбитым и раздраженным, он явно недоумевал, что нужно от него багдадскому халифу. Ответы Бенони, мол, халиф просто желал передать свое почтение, показались Кан Рину туманными. Правда, он несколько смягчился, когда увидел подарки – ковры, золотые и серебряные чаши, медные полированные зеркальца, украшения с драгоценными камнями, кувшины, подносы, вазы. И, смягчившись, Кан Рин Дханин пригласил гостей отобедать вместе с ним и его любимейшим сыном Аунг Рином.
За обедом подавали каракатиц в лимонно-чесночном соусе, филе болотного араканского крокодила, запеченное с пряностями, бирманский плов с креветками, лангустами, мидиями, грибами, бананами и еще двадцатью составляющими, наконец, принесли слоновье сердце, печеный слоновий окорок, а гостям в знак почтения самое вкусное – кончик хобота. Аунг Рину подали блюдо из жареных слоновьих яиц. Отведав слонятины, послы багдадского халифа нашли, что она очень вкусна, особенно хобот, и тут, набравшись смелости, Бенони поинтересовался:
– Мне известно, что слоны в Аракане, да и во всей Бирме, почитаются как священные животные, я даже слышал, их запрещено убивать и причинять вред. Теперь же, отведав сиих превосходных угощений, я в некоторой растерянности – значит ли это, что мои сведения были ложны?
Выслушав вопрос Бенони, переведенный Рефоэлом, Кан Рин Дханин не стал сам отвечать, а передоверил своему советнику, мудрейшему Эпхо Ньян Лину, и вот что тот ответил:
– Действительно, мы, мьяммы, почитаем слона как наисвященнейшее животное, но мы не понимаем, разве это противоречит тому, чтобы его можно было употреблять в пищу, В глубокой древности наш народ съедение кого-либо приравнивал к признанию особой значимости съедаемого. Отважного героя, принесшего много пользы своему народу, съедали, чтобы его храбрость распространилась на многих. Так же поступали с мудрецами, наполнившими мир своею мудростью, с мужьями многих жен, давших обильное потомство, с непревзойденными поэтами, резчиками по дереву и слоновой кости, целителями и меткими стрелками.