Карл XII. Последний викинг. 1682-1718
Шрифт:
И Карл, и Петр оказались самодержавными государями огромных империй в очень раннем возрасте, и оба в результате политического переворота (в случае с Петром, правда, более драматического). Оба, однако, сумели подчинить себе события и не сделались игрушкой в руках дворцовых партий и влиятельных фамилий. Петр ощущал колебания под своим троном в течение длительного времени и после стрелецкого восстания остерегался надолго покидать Россию, в то время как Карл мог пятнадцать лет не наведываться в Швецию без всяких опасений за судьбу своей короны. Сама же охота к перемене мест была одинаково характерна для обоих: и король, и царь были вечными гостями как за границей, так и дома.
Равным образом им была присуща и склонность к неограниченному правлению – ни тот ни другой ни разу не усомнились в том, что они помазанники Божий и вольны по своему усмотрению распоряжаться жизнью и имуществом своих подданных. Оба жестоко карали всякое покушение на свою власть, но Петр при этом легко впадал в ярость и откровенное палачество. Собственноручная расправа над стрельцами и царевичем Алексеем – хрестоматийные тому примеры. Правда, заметное отличие в отношении к своему сану видно в том, что Петр не стыдился сделать собственную власть предметом шутки, величая, например, князя Ф.Ю. Ромодановского королем, государем, «вашим пресветлым
27
Симеон Бекбулатович (?
– 1616) – имя, принятое после крещения касимовским ханом Саин-Булатом; он стал номинальным правителем русского государства с 1575 г., когда Иван Грозный притворно сложил с себя царский венец.
В тесной связи с шутовством Петра по отношению к своему сану находились и его непристойные до кощунства пародии на церковную обрядность и иерархию, причем эти увеселения были штатными, облеченными в канцелярские формы. Учрежденная ранее других коллегия пьянства, или по официальному определению «сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор», состояла под председательством набольшего шута, носившего титул князя-папы, или всешумнейшего и всешутейшего патриарха московского, кукуйского и всея Яузы. При нем был конклав из 12 кардиналов и других «духовных» чинов, носивших прозвища, которые, по словам Ключевского, ни при каком цензурном уставе не появятся в печати. Петр носил в этом соборе сан протодьякона и сам сочинил для него устав. У собора был особый порядок священнодействия, или, лучше сказать, пьянодействия, «служения Бахусу и честнаго обхождения с крепкими напитками». Например, новопринимаемому члену задавался вопрос: «Пиеши ли?», пародировавший церковное: «Веруеши ли?» На Масленице 1699 года царь устроил служение Бахусу: патриарх, князь-папа Никита Зотов, бывший учитель Петра, пил и благословлял преклонявших перед ним колена гостей, осеняя их сложенными накрест двумя чубуками, подобно тому как делают архиереи дикирием и трикирием [28] ; потом с посохом в руке «владыка» пустился в пляс. Характерно, что паскудного зрелища православных шутов не вынес только один из присутствовавших – иноземный посол, покинувший собрание. Вообще иноземные наблюдатели готовы были видеть в этих безобразиях политическую и даже народовоспитательную тенденцию, направленную будто бы против русской церковной иерархии, предрассудков, а также против порока пьянства, выставляемого в смешном виде. Возможно, что Петр и в самом деле подобными дурачествами срывал свою досаду на духовенство, среди которого было так много противников его нововведений. Но серьезного покушения на православие, на иерархию в этом не было, Петр оставался набожным человеком, знавшим и чтившим церковный обряд, любившим петь на клиросе с певчими; кроме того, он превосходно понимал охранительное значение Церкви для государства. В заседаниях всешутейшего собора скорее видна общая грубость тогдашних русских нравов, укоренившаяся в русском человеке привычка пошутить в пьяную минуту над церковными предметами, над духовенством; еще более в них видно чувство вседозволенности властных гуляк, обнаруживающее общий глубокий упадок церковного авторитета. Карл подавал совершенно обратный пример своим подданным; но его сближало с Петром то, что и он не терпел претензий духовенства на авторитет в делах государства.
28
Дикирий, трикирий – соответственно две или три свечи, которыми благословляют верующих в церкви.
Инстинкт произвола всецело определял характер правления этих государей. Они не признавали исторической логики общественной жизни, их действия не сообразовывались с объективной оценкой возможностей своих народов. Впрочем, нельзя слишком винить их за это; даже самые выдающиеся умы века с трудом понимали законы общественного развития. Так, Лейбниц [29] уверял Петра I в том, что в России тем легче можно насадить науки, чем меньше она к этому подготовлена. Вся военная и государственная деятельность короля и царя направлялась мыслью о необходимости и всемогуществе властного принуждения. Они искренне считали, что силе подвластно все, что герой может направить народную жизнь в иное русло, и потому они до крайности напрягали народные силы, тратили людские силы и жизни без всякой бережливости. Сознание собственного значения и всемогущества мешало принимать в расчет других людей, видеть в человеке человека, личность. И Карл, и Петр великолепно умели угадывать, кто на что годен, и пользовались людьми как рабочими орудиями, оставаясь равнодушными к человеческим страданиям (что, как ни странно, не мешало им часто обнаруживать справедливость и великодушие). Эту черту Петра превосходно уловили две образованнейшие дамы того времени – курфюрстина Ганноверская София и ее дочь София Шарлотта, курфюрстина Бранденбургская, которые парадоксально охарактеризовали его как государя «очень хорошего и вместе очень дурного». Это определение применимо и к Карлу.
29
Лейбниц Готфрид Вильгельм (1646-1716) – немецкий философ, математик, физик, языковед. По просьбе Петра 1 разработал проекты развития образования и государственного управления в России.
Их внешний вид соответствовал их властным натурам и производил сильное впечатление на окружающих. Благородный облик Карла носил родовой отпечаток Пфальц-Цвейбркженской династии: искрящиеся голубые глаза, высокий лоб, орлиный нос, резкие складки вокруг безусого и безбородого рта с полными губами. При небольшом росте он был не коренаст и хорошо сложен. А вот каким увидел Петра во время его пребывания в Париже герцог Сен-Симон, автор известных «Мемуаров», внимательно присматривавшийся к молодому царю: «Он был очень высок ростом, хорошо сложен, довольно сухощав, с кругловатым лицом, высоким лбом, прекрасными бровями; нос у него довольно короток, но не слишком и к концу несколько толст; губы довольно крупные, цвет лица красноватый и смуглый, прекрасные черные глаза, большие, живые, проницательные, красивой формы; взгляд величественный и приветливый, когда он наблюдает за собой и сдерживается, в противном случае суровый и дикий, с судорогами на лице, которые повторяются не часто, но искажают и глаза и все лицо, пугая всех присутствующих. Судорога длилась обыкновенно одно мгновение, и тогда взгляд его делался страшным, как бы растерянным, потом все сейчас же принимало обычный вид. Вся наружность его выказывала ум, размышление и величие и не лишена была прелести».
Что касается привычек будничной жизни и личных наклонностей, то и здесь некоторое сходство этих людей оттеняется разительными контрастами. Шведский и русский государи были людьми горячего темперамента, заклятыми врагами придворного церемониала. Привыкнув чувствовать себя хозяевами всегда и всюду, они конфузились и терялись среди торжественной обстановки, тяжело дышали, краснели и обливались потом на аудиенциях, слушая высокопарный вздор от какого-нибудь представлявшегося посланника. Ни тот ни другой не обладали деликатными манерами и очень любили непринужденность в беседе. Им были свойственны простота обхождения и непритязательность в быту. Петра часто видели в стоптанных башмаках и чулках, заштопанных женой или дочерью. Дома, встав с постели, он принимал посетителей в простеньком «китайчатом» халате, выезжал или выходил в незатейливом кафтане из грубого сукна, который не любил менять часто; летом, выходя недалеко, почти никогда не носил шляпы; ездил обычно на одноколке или на плохой паре и в таком кабриолете, в каком, по замечанию иностранца-очевидца, не всякий московский купец решился бы выехать. Во всей Европе разве только двор прусского короля-скряги Фридриха Вильгельма I мог поспорить в простоте с петровским (Карл, при личном аскетизме, казенных денег никогда не считал). Пышность, которой Петр окружил в последние годы Екатерину, возможно, просто должна была заставить окружающих забыть ее слишком простое происхождение.
Эта скуповатость сочеталась у Петра с бурной невоздержанностью в еде и питье. Он обладал каким-то несокрушимым аппетитом. Современники говорят, что он мог есть всегда и везде; когда бы ни приехал он в гости, до или после обеда, он сейчас готов был сесть за стол. Не менее поразительна его страсть к попойкам и, главное, невероятная выносливость в винопитии. Первейшей заповедью упомянутого всепьянейшего ордена было напиваться каждодневно и не ложиться спать трезвым. Эту заповедь Петр чтил свято, отдавая часы вечернего досуга веселым собраниям за стаканом венгерского или чего-нибудь покрепче. При торжественных случаях или заседаниях собора пили страшно, замечает современник. В построенном на Яузе дворце честная компания запиралась дня на три, по словам князя Куракина, «для пьянства столь великого, что невозможно описать, и многим случалось от того умирать». Журнал заграничного путешествия Петра полон записей вроде: «Были дома и веселились довольно», т. е. пили весь день за полночь. В Дептфорде (Англия) Петру со свитой отвели помещение в частном доме близ верфи, оборудовав его по приказу короля соответствующим образом. После отъезда посольства домовладелец подал куда следовало счет повреждений, произведенных уехавшими гостями. Эта опись является позорнейшим памятником пьяному русскому свинству. Полы и стены были заплеваны, запачканы следами веселья, мебель поломана, занавески оборваны, картины на стенах использовались в качестве мишеней для стрельбы, газоны в саду затоптаны так, словно там маршировал целый полк. Единственным, хотя и слабым оправданием подобных привычек является то, что Петр усвоил пьяные нравы в Немецкой слободе, общаясь с отбросами того мира, в который так упорно стремился.
Женского общества царь не избегал, в отличие от Карла, но в юности страдал чрезмерной застенчивостью. В городке Коппенбурге ему пришлось свидеться с уже знакомыми нам курфюрстинами. Они рассказывают, как царь сначала ни за что не хотел идти к ним. Правда, потом, после долгих уговоров, он согласился, но с условием, чтобы не было посторонних. Петр вошел, закрыв лицо рукой, как застенчивый ребенок, и на все любезности дам отвечал только одно:
– Не могу говорить!
Однако за ужином он быстро оправился, разговорился, перепоил всех по-московски, признался, что не любит ни музыки, ни охоты (правда, усердно танцевал с дамами, веселясь от души, причем московские кавалеры приняли корсеты немецких дам за их ребра), а любит плавать по морям, строить корабли и фейерверки, показал свои мозолистые руки, которыми приподнял за уши и поцеловал десятилетнюю принцессу, будущую мать Фридриха Великого, испортив ей прическу.
Окончательно определила характер и образ жизни как Карла, так и Петра Северная война, но каждый из них выбрал себе в ней роль, соответствующую его привычным занятиям и вкусам. Интересно, что оба они отказались от роли государя-правителя, направляющего действия подчиненных из дворца. Роль боевого генерала-главнокомандующего также не могла полностью удовлетворить их. Карл с его понятиями о викингской доблести скоро предпочтет славе полководца славу бесшабашного рубаки. Петр, предоставив вести военные действия своим генералам и адмиралам, возьмет на себя более близкую ему техническую сторону войны: набор рекрутов, составление военных планов, строительство кораблей и военных заводов, заготовление амуниции и боеприпасов. Впрочем, Нарва и Полтава навсегда останутся великими памятниками военного искусства этих венценосных врагов. Стоит отметить также любопытный парадокс: Швеция, морская держава, воспитала превосходного сухопутного полководца, ступившего на корабль чуть ли не два раза в жизни – при отплытии из Швеции и при возвращении туда; в то время как отрезанная от морей Россия управлялась непревзойденным корабелом и шкипером.
Война, потребовавшая безустанной деятельности и напряжения всех нравственных сил Петра и Карла, выковала их характеры односторонними, но рельефными, сделала их народными героями, с той разницей, что величие Петра утверждалось не на полях сражений и не могло быть поколеблено поражениями.
Северная война застала Россию врасплох. Немного найдется войн, в которые бы она вступала так плохо подготовленной. Несмотря на союз с Польшей и Данией, конкретные сроки войны стали для Петра полной неожиданностью.