Шрифт:
Повесть
Часть первая . Дым коромыслом
Однажды Тургений предложил Трефаилу:
– Слушай, Сууркисат. А давай сбежим?
– Куда? Мы на острове живем.
Спорить не хотелось: после вчерашнего здорово болела голова. Вернее, головы: несмотря на почти сиамскую привязанность, Тургений Мумукин и
Сууркисат Трефаил обладали индивидуальными комплектами рук, ног и постельного белья. Головы у них тоже были свои, отдельные, но болели одинаково.
Бросили монетку. По итогам жеребьевки первым в душевую отправился
Мумукин. Послышались шум воды и громкая песня:
– Пи-исьма-а…
Трефаил сплюнул на пол:
– Тебе-то хорошо, а мне думать, как дальше жить…
– Зна-аю, знаю точно, где мо-ой адреса-ат… – Песня прервалась, и
Трефаил насторожился: Мумукин наверняка собирался учинить какую-то подлость.
Атмосфера дрогнула:
– В до-оум-ме-е-е-е… где живе-о-о-от… Су-у-рки-и-са-а-а-а-ат.
Снизу бешено застучали. Шум воды в душевой смолк, Мумукин, напевая уже под нос, вышел в розовом халате, ожесточенно вытирая голову.
Взглянул на товарища, покачал головой, продолжил вытирать голову.
– Я помню чудное мгновенье, передо мной я… – Тургений попытался разглядеть себя в зеркале.
– Полотенце отдай, – потребовал Сууркисат.
– Будешь орать – вообще со мной пойдешь! – Мумукин сделал вид, что обиделся, но полотенце отдал.
Хотелось взбодриться. Рискуя выпасть, Мумукин по пояс высунулся из окна.
– Лысюка! Лысю-ука! Выгляни на минутку.
Окно этажом ниже распахнулось, и показалась прозрачная прическа Лысюки.
– Че надо?
– Хочешь, будущее предскажу?
Лысюка открыла рот. Все-таки она была непроходимой дурой.
– Будет у тебя любимый. Красавец мужчина, офицер, котовец. Родишь ты от него мальчика. Вырастет твой сыночек, в школу ходить начнет. Вот тут ему туго придется…
– Почему? – насторожилась Лысюка.
– Потому что звать его будут Лысюкин сын! – Тургений с хохотом втянулся обратно в комнату.
– Придурок бешенства!
Повеселевший Мумукин распахнул холодильник. На дверке допотопного агрегата кто-то нацарапал твердым острым предметом: “Оставь надежду всяк, сюда входящий”. В недрах агрегата валялся лишь значок
“Передовик производства”. Сколько Тургений себя помнил, этот значок преследовал его и встречался в самых неожиданных местах, вплоть до аппендикса, который Мумукин удалил себе в прошлом году перед зеркалом (операция сопровождалась сальными шуточками Трефаила, державшего зеркало, и непрерывным стуком Лысюки, потому что орал
Тургений на весь остров).
– Как там насчет пожрать? – осведомился из душевой Трефаил.
– Жуй, – последовал ответ.
На работу побежали голодные.
Улицы Тунгусска кипели от людских потоков, всюду слышались мягкие чавкающие удары – незадачливые пешеходы попадали под транспортные средства. Ежедневно в столице острова Сахарин гибли сотни людей, крематории дымили безостановочно, однако, несмотря на ужасающую статистику, народу меньше не становилось. Людская мешанина напоминала внутренности паровой машины – все шипело и пузырилось, то и дело через клапаны государственных и полугосударственных учреждений уносились по своим рабочим местам кипящие людские струи, шатуны, рычаги, коленчатые валы многомиллионного города двигались в заданном ритме.
Огромные рекламные щиты отвлекали спешащего на службу обывателя от мрачных мыслей: “Вступайте в Государственную Организацию Вечно
Недовольных
(рекламный плакат с изображением небоскреба призван убеждать, насколько благое это дело – Чрезвычайно Уплотненные Домовые
Общества) и совершенно новый плакат, изображающий Большого Папу в позе лотоса: “Хороши Упражнения Йоги”.
Тургений и Сууркисат по сторонам не смотрели. Кто отвлекался, тот немедленно становился жертвой паровика. Мумукин жизнерадостно бубнил очередной шлягер:
– Кипучая, могучая, никем непобедимая…
– Осторозно, моя масына едет вперед, – послышалось совсем рядом, и
Сууркисат едва успел выдернуть товарища из-под массивных колес новомодного паровика “Шибейя”.
– Трескучая, вонючая, ты самая е..чая! – в ярости закончил Тургений, потрясая кулаком вслед водителю. Правда, заканчивал Мумукин шепотом и кулаком потрясал исподтишка, потому что номера паровика сообщали, что управляет им не кто иной, как Эм-Си Кафка, шеф Комитета
Общественного Трудоустройства.
– Ну, ты, – пихнул Трефаил Мумукина локтем в бок, – не очень-то матерись.
Кое-как перебравшись на другую сторону шумного проспекта, друзья оказались перед приземистым небоскребом. Тетрадный листочек, приклеенный на жвачку к двери центрального входа, информировал, что в здании располагается ЦАПП-ЦАРАПП.
Здоровенный котовец минут по десять разглядывал удостоверения личности сначала Тургения, потом Трефаила:
– Куда направляетесь?
– Слушай, еппонский городовой, я точно тебе когда-нибудь по яйцам врежу! – вскипел Мумукин. – Каждый день слушаешь нашу программу, автографы несколько раз брал, два года знаешь нас как облупленных, а все равно спрашиваешь, куда направляемся.
Вскипел он, разумеется, в лифте, когда серая физиономия котовца исчезла из поля зрения.
– Вот за что тебя люблю, Мумукин, так это за твою смелость и бескомпромиссность, – с жаром признался Сууркисат товарищу.
– Правду говорить легко и приятно. – Мумукин со значением ткнул пальцем куда-то в потолок.
Двери с шипением разошлись в стороны, и друзья оказались на сорок восьмом этаже, занятом студией “Радио Сахарин”.
Первым делом замерли перед информационным щитом. Кроме разнообразных приказов о лишении премиальных, квартальных, повременных и прочих надбавок за провинности различной степени тяжести, как-то: выход в эфир в нетрезвом состоянии, нарушение правил техники безопасности при обслуживании центрального парового котла студии и прочая, – на щите висел подслеповатый экземпляр свежей листовки “Чукчанская правда”. Вся студия была завалена ими по самое не могу, однако требовалось зачитать крамольный документ прилюдно, дабы не прослыть стукачом. Стукачи тоже читали, но их давно знали в лицо.
“Чукчанская правда” являлась вездесущим оппозиционным печатным органом, и никто не знал, по каким каналам она поступает в госучреждения, однако ежедневно свежий выпуск подпольной газеты оказывался везде, где только проходили люди. Листовки печатались на дрянной туалетной бумаге паровым матричным принтером и содержали хулу в адрес высшего эшелона власти, а именно – гениального создателя единого государства Вальдемара Хэдэншолдэрса, министра обороны Че Пая, генерального шефа Комитета Общественного