Карлики-великаны

Лукьянов Алексей

Трудоустройства Эм-Си Кафки, народного шамана Распута Григоровича и других официальных лиц. Собственно, никакой информации “Чукчанская правда” не содержала, просто от выпуска к выпуску подбирала все новые и новые эпитеты каждому члену Президиума Верховного Совета и, к чести неведомого издателя, ни разу не повторилась. Некоторые отдельные словечки и целые идиоматические обороты кое-кто из персонала выписывал в маленький гроссбух, и на прошлой неделе закончился третий том энциклопедии изящной словесности.

– Откуда

они все знают? – удивился Мумукин, закончив читать “ЧП”.

– Балда, у них свой человек в Верховном Совете.

– Неужто сам Распут?

– Почему Распут?

– Так он единственный среди них чукчанин.

– Какой ты умный, – восхитился Сууркисат.

Мумукин молча заложил правую руку за лацкан и устремился к шефу.

Шеф был в мыле – горел выпуск новостей. Точнее, сгорел он еще вчера: редактор получил новости, но отвлекся, и лента сгорела в топке телетайпа. Редактор чуть с ума не сошел от радости: по чистой случайности бутылка технического спирта, стоящая рядом с телетайпом, не взорвалась, иначе полыхнул бы весь этаж.

Потом, конечно, шеф схватился за голову – что делать? Новости через полчаса. Но тут жизнь снова улыбнулась: не успел он как следует испугаться, как с новой лентой телетайпа пришло спасение. Новости, сгоревшие минуту назад, только что были забракованы Кафкой, поэтому читать надо новости прежние (к слову – прежние новости читали уже пятый день).

Подход к выпуску новостей в Соседском Союзе, в который острова Гулак преобразовались могучею волей и великою славой Вальдемара-Большого

Папы, довольно странный, но вполне оправданный и даже в чем-то прогрессивный. Центральное Агентство Правдивой Печати (сокращенно -

ЦАПП) поставляло новости официального характера, непосредственно из

Президиума Верховного Совета. В пику им Центральное Агентство

Революционно-Анархической Подпольной Печати (соответственно -

ЦАРАПП) собирало все неофициальные новости, не гнушаясь слухами. Это называлось – “Мы делаем новости”. Информация проходила десять идеологических фильтров, и жалкие ее остатки попадали на стол к шефу

Комитета Общественного Трудоустройства.

Зачастую Кафке не нравилось ничего из предложенного, а сообщать известия надо каждый день. Поэтому и появился институт “вчерашних новостей”: нет хороших вестей сегодня – читай вчерашние.

Впрочем, вернемся к горящим новостям. Спустя сутки в кабинете редактора зазвонил телефон.

– “Радио Сахарин”, Худойназар Лиффчинг, – представился редактор.

– У какого Назара худой лифчик? – прошипела трубка. Худойназар посмотрел на аппарат – не разошлись ли спайки? – и тут осознал, что слышит голос самого главного котовца.

– Прошу простить, – пробормотал Лиффчинг. – Это зовут меня так -

Худойназар Лиффчинг.

– С такими именами долго не живут, – пошутил Кафка.

– Исправлюсь, – не своим голосом ответил редактор, и рука потянулась к ящику стола, где лежал паровой однозарядный пистолет.

– Не паясничать! – рявкнул Эм-Си. – Сегодня приказываю зачитывать новости, присланные вчера.

– Но… – открыл рот Лиффчинг.

– Разрешаю.

Оставалось одно – застрелиться. Худойназар приставил раструб пистолета к виску и нажал спусковой клапан. Прогремел выстрел.

У пистолета разорвало котел, килограммовая гиря выпала из казенника и глухо ударилась об пол. Лиффчинг в тоске и тревоге завыл. На вой сбежалась вся редакция (стукачей не впустили), и, едва Худойназар объяснил суть катастрофы, в кабину вошел Тургений.

– Трефаил! – Мумукин выглянул из редакторской и отчаянно засемафорил левой рукой. Жест обозначал только одно – дают пожрать. Благодарный за дружескую заботу, Сууркисат поспешил в кабинет к Лиффчингу, где его ожидало жестокое разочарование.

– У людей горе, – скорбно произнес Тургений. – Сгорели новые новости.

– Насколько новые? – Сууркисат слегка придушил Мумукина правой рукой, а левой приводил в порядок прическу.

– Вчерашние, – всхлипнул Лиффчинг.

– Возьмите позавчерашние, – тщательно разминая шейные позвонки товарищу, предложил Трефаил. – Почти свежие.

– Какие, на хрен, свежие? – возмутился диктор Ле Витан. – Это резервный повтор прошлогодних известий.

– Новое – это хорошо забытое старое, – самоотверженно просипел посиневший от дружеских объятий Тургений.

– Я работаю в условиях тотальной слежки и поголовного стукачества, балансирую на грани провала, рискую жизнью, переходя улицу в неположенном месте, читаю всякий бред по радио… – завел Витан арию умирающего Каварадося.

Этого Трефаил стерпеть не мог. Он освободил от захвата друга и надвинулся на Ле.

– Ты кого стукачом назвал? – Сууркисат недобро прищурился.

– Я… я… – раскис диктор.

– Головка от часов ЗАРЯ! – выкрикнул Сууркисат. – Я тебя научу родину любить! – И запел: – Родина! Еду я на родину! Чтобы кушать смородину! Чтобы счастливо жить!

– Стоп, еппона мама, – прервал процесс насильственно вбиваемого патриотизма Мумукин. – Сууркисат, не насилуй диссидента, он на алименты подаст. Худой, я тебя спасу, а за это ты нам с Трефаилом организуешь отгул на майские праздники, угу?

– Офонарел, Мумукин? – загрохотал Лиффчинг. – У вас неделя прогулов.

– Вот-вот, – радостно закивал головой Тургений. – Ты про них забудешь и добавишь отгулы, трех дней нам хватит, правильно, Трефаил?

Вообще-то именно Сууркисат и офонарел от такой чудовищной лжи и наглости, но поддержать блеф друга – дело святое.

– Нет, ну зачем так? – Он с укором посмотрел на Тургения. – Совесть надо иметь, Тургений Герыч. Не три, а четыре дня.

– Ну ладно, четыре, – легко согласился Мумукин.