Карлики-великаны
Шрифт:
В результате сошлись на двух, но, по правде говоря, Мумукин не рассчитывал даже и на один отгул: ему надо было избавиться от прогулов. Теперь же, когда редактор воспрял духом и попросил освободить кабину, забыв поинтересоваться, каким образом Тургений собирается спасти выпуск последних известий, Сууркисат мог дать волю негодованию.
– Ты соображаешь, на какую хрень подписался? – шипел он Мумукину, пока они шли в эфирный зал. – Нас же живьем на капустные плантации…
– Если сейчас не заткнешься – глаз высосу, – уголком губ пообещал
Тургений.
Подобной угрозы Сууркисату не приходилось еще слышать. Рот его захлопнулся, а мозг лихорадочно придумывал достойный ответ. Ответ не формулировался даже приблизительно, поэтому Трефаилу только и оставалось пихнуть Мумукина, чтобы тот не вписался в дверной проем.
– Вот ведь… собака сутулая…
Мумукин ощутимо врезался носом в косяк, но не разбился, а рассмеялся:
– Сегодня такое будет… Ты, Трефаил, вспотеешь.
Чейнджер на два диска, шкаф, в котором хранятся фланцы с записями звезд эстрады, две топки: для проигрывателя с колонками и мониторами
– большая и для микрофона – маленькая, – вот и все устройство звукорежиссерской кабины. Кабинка диктора вообще представляет из себя каменный мешок (одна из стен, правда, стеклянная) с микрофоном, стулом и пюпитром, на котором лежат новости. К регистру парового отопления когда-то присобачили телефон, спаренный с редакторским.
Вместо звонка в регистре что-то жутким образом стучало, после чего можно снять трубку и разговаривать. Все вместе – дикторская и операторская кабины – имеет звучное название “эфирный зал”. Общая площадь – шесть квадратных метров. Соединены два помещения дверью, которую во время эфира нельзя открывать, и коммуникативной трубой – переругиваться в краткие секунды перекура.
Трефаил встал в исходную позицию, хрустнул пальцами, повращал шеей, потом тазом, пару раз присел и решил, что очередную вахту выдержит.
За закопченной стеклянной переборкой гримасничал Тургений.
Сууркисат посмотрел на циферблат паровых часов, более похожий на манометр. Тем не менее минутная стрелка почти доползла до часовой, и это значило только одно:
– Готовность номер один! – объявил Трефаил в трубу и забросил в обе топки по лопате угля.
Монитор с микрофона зашипел, и через мгновение голос Мумукина спросил:
– Сууркисат, как слышишь меня?
– Слышу хорошо. – Еще пара взмахов совковой лопатой. – Десять секунд до эфира…
Уголь стал летать в гудящие огненные чрева с поразительной быстротой, и, когда до эфира оставалось всего пять секунд, Трефаил метнулся к шкафу и вынул оттуда огромный фланец из нержавеющей стали, шпеньки, шишечки и крючочки на котором содержали запись гимна
Соседского Союза. Фланец с глухим звоном ушел в паз чейнджера,
Сууркисат вручную совместил воспроизводящую головку проигрывателя с диском, и грянули первые такты самого чудовищного музыкального произведения за всю историю островов Гулак. А за ними начался самый ужасный эфир со дня возникновения парового вещания.
– Семь утра на всех часовых поясах, в Перепаловске-Взрывчатском – полночь. В студии “Радио Сахарин” – повсеместно полюбившийся публике
Тургений Мумукин и его бессменный ассистент за звукорежиссерским пультом – Сууркисат Трефаил, человек-паук. Мы работаем в прямом эфире, наш телефон – три, два-два… два-два, три… три, два-два. Ждем ваших звоночков, а пока для вас споет что-нибудь из последнего монстр отечественной эстрады Лемурий Гиббонтьев. Звоните, звоните, передавайте приветы и поздравления, можно пожаловаться на ваше домоуправление и участкового-котовца, признаться в любви партии и правительству, добрые пожелания в адрес Распута Григоровича принимаются вне очереди. Итак – Лемурий исполняет очередную свою ле-муру, пардон муа за мой хранцузский…
Если бы человек-паук не стоял в настоящий момент за звукорежиссерским пультом, он расчленил бы повсеместно полюбившегося публике диктора и сжег в топке. Однако времени на скорый, но справедливый суд совершенно не оставалось. Едва услышав имя исполнителя, Трефаил извлек из фонотеки фланец Гиббонтьева и метнул его в чейнджер поверх гимна, и, едва Тургений завершил тираду,
Лемурий заголосил: “И вот в полет меня зовет мой паролет, мой паролет…”
– Что ты мелешь? – заорал во время короткого перерыва Сууркисат.
–
Собака сутулая, ты почему последние известия не читаешь?
С той стороны коммуникативной трубы донеслось:
– Сам собака. Исправлюсь после рекламной паузы.
– Чего? – Трефаил поскреб затылок.
– Работай, пару нет, – отмахнулся за мутным стеклом Мумукин.
Делать нечего, пришлось кидать уголь. Сууркисат кидал в жаркое пламя топливо лопата за лопатой, придумывая планы мести один страшней другого, но ни распиловка, ни вырывание пальцев с корнем, ни сжигание в топке заживо, ни даже сдача Мумукина в лапы самому Эм-Си
Кафке не казались Трефаилу достаточно суровой карой вероломному диктору. Однако нестандартное решение нашлось, и Сууркисат аж вздрогнул при мысли, как он отомстит. Сердце сладко заныло от предвкушения. Тургений же, ни о чем не подозревая, разминал свой рабочий инструмент:
– Мми, ммэ, ммо. Уэ. Абыр… абыр… абырвалг… Фрякает франкмасон нефердопердозно. Не ржи рожей, во ржи лежа. Проехали рохирримы проводить Фродо до Ородруина. Тыры чёрё, соровсерем чёрё лири, серейчарас карак дарам борольноро, бурудерешь знарать…
Едва Гиббонтьев отпел свое, Мумукин вновь подал голос:
– “Радио Сахарин” – это БУЙ! Это ДВА БУЯ! Ля-ля-ля, это была рекламная пауза на “Радио Сахарин”, а сейчас предлагаем вашему вниманию…
В это время регистры в дикторской кабине застучали, и звукорежиссер с ужасом понял, что это – первый звонок в прямом эфире. Первый в мире. Тургений сорвал трубку.
– Привет, к нам в студию дозвонился… – весело начал он.
–
Представьтесь, пожалуйста.
– Здравствуйте, – послышался сквозь бульканье котельных голос. – А можно передать привет?