Шрифт:
Глава I
– Стой, милиция! Стрелять буду! – Этот возглас я произношу в тот момент погони, когда силы мои на исходе и преследуемый мной человек медленно, но верно начинает увеличивать расстояние между нами. Пару раз я даже стрелял, – в воздух, – из своего травматического пистолета. Табельное оружие вообще для стрельбы не подходит, даже в воздух, потому как впоследствии замучают служебными проверками, установлением правомерности его использования и прочими головными болями. Но сейчас у меня нет даже травмата, поэтому надежда только на слабохарактерность бегуна. Однако характер у этого марафонца оказался на кремниевой основе, а значит, погоня продолжается. Упустить его нельзя, это важный фигурант в преступной группе, который, ко всем прочим своим криминальным заслугам оказался еще и серьезным спортсменом. На какие-то секунды я упускаю его из вида в тот момент, когда его силуэт скрылся в подворотне. Но вот я, уже вбегая в темную арку дома, со всего маха встречаюсь головой с чем-то твердым, от чего, как мне показалось, делаю полноценное сальто назад и приземляюсь на обледенелый асфальт плашмя лицом вниз. В теле внезапно ощущается
– Вот он! Степан! Степа! Ты живой? Вставай!
– Как он? Живой?
– Вроде бы живой. Степа, вставай! Встать можешь? – этот диалог и обращение в мой адрес я слышал, находясь уже в полузабытье, медленно погружаясь во мрак отключенного сознания, как мягкую перину. Последнее, что я помню, так это полная безмятежность и умиротворенность, которая бесцеремонно была нарушена до боли знакомым женским голосом:
– Степа, вставай! Степа потянулся, солнцу улыбнулся. Вставай!
Не совсем понимая, что происходит я тщетно пытаюсь найти солнце за окном. Там темень непроглядная, тело мое не может оторвать голову от подушки, шаги кого-то из взрослых затихают в соседней комнате. Пара секунд тишины и тело, изнемогая от попытки поднять-таки голову, бессильно падает на сетчатую кровать. Наступает обманчивое состояние блаженства, сон густой пеленой накрывает сознание, которое взрывается от пронзительного, заунывного произнесенного на распев, голосом, звука скрипучей двери: – «Степа, вставай!». Как же это невыносимо слышать. Физические страдания и неукротимый гнев бушуют во мне от этих слов. Чьи-то крепкие, мозолистые руки поднимают меня с кровати, несут и садят на край табурета перед столом так, чтобы до стола мне пришлось тянуться, а соответственно не оставить мне шансов прилечь на него головой. Запах аладьев заполнил небольшое пространство кухни между русской печкой и столом, на столе кружка молока и кружка чая, чуть остывшего, забеленного молоком. Два моих любимых варианта на случай, если мое величество сегодня изволит капризничать.
Сейчас мне три года. Раннее утро, я напуган поведением бабушки, которая ругаясь, сбирает меня в детский сад. Мы опаздываем, потому как в это утро я проснулся в плохом настроении и с большой неохотой и медлительностью выполнял утренний туалет. На улице зимнее утро, но тепло и падает снег. Я лежу на детских санях, не до конца еще проснувшись, смотрю в темное небо. На выходе из ограды дома меня догоняет пуховый комок, собака по кличке Рекс. Радостно виляя хвостом, Рекс облизывает мне все лицо, чем вызывает очередную волну моих негативных эмоций, крика и слез. Бабушка, в силу возраста, неуклюже пытается попасть по Рексу ногами, отгоняя его, Рекс же, в свою очередь, принимая все за игру, резвится вокруг нее рыча и пытается цапнуть за валенок. После бесконтактной схватки с неуловимым псом, махнув рукой, бабушка почти бегом тянет нагруженные мной сани, периодически оборачивалась, проверяя, не вывалился ли я из них по дороге. Я же всю дорогу до детского сада лежу в санях не двигаясь, за исключением рта, которым пытаюсь ловить крупный пух снежинок, падающих мне на лицо.
Длинный и высокий забор детского сада из штакетника тянулся нескончаемой преградой на пути к огромной, яркой лампочке над входом в здание. Этот единственный источник света на улице в это время, с падающими хлопьями снега на его фоне, действовал завораживающе. Безотрывно смотря на эту лампу я, тем не менее, чувствую, как меня поднимают с саней, перекидывают с правой руки на левую и заносят в помещение, где запах манной каши на завтрак, смешанный с характерным запахом помещений, где находится большое количество детей, вызывает у меня сейчас смешанные чувства. С одной стороны, это перспектива веселого дня, с другой, – та самая манная каша. Холодная, слипшаяся, с застывшим на ней озерцом сливочного масла, она внушала отвращение, прилипая к ложке, а во рту, к нёбу. Комочки в ней оказывались фаршированы сухой, так и не сварившейся крупой. Низкая длинная лавочка возле кабинок в детском саду, по идее, предназначена для воспитанников, но почему-то сами воспитанники, в то время, когда их раздевают находятся, исключительно, в положении стоя. Родители, присаживаясь на нее, чувствуют себя настолько неуютно, задевая коленями собственные уши, что каждое их движение доставляет им массу неудобств. Прибавим сюда наглухо застегнутый тулуп из овечьей шерсти и вот, к окончанию процесса по перевоплощению меня из неповоротливой сардельки с затянутым в районе шеи шарфом в веселого и неугомонного воспитанника ясельной группы, беспрестанно пытающегося вырваться из объятий целующей меня на прощание бабушки, она, обливаясь седьмым потом, с чувством выполненного долга, стремится как можно скорее покинуть помещение. Я не понимал тогда почему бабушка злится и искренне удивлялся ее раздражительности.
Воспитатель замешкалась у входа в группу, а я смотрел в след уходящей бабушке, с внезапно накатившей тоской, которая молнией из низа живота ударила в глаза, выбив из них град из слез. В этот момент мне так сильно захотелось обратно, в дом, где в русской печи томится молоко, пекутся блины и дед, в ожидании обеда, тайком от вездесущей бабули накатывает сто грамм самогона. Бабушка вышла, а я зашел, но не в группу, а на Новогоднюю елку на заводе, на котором работала моя мать. На мне обычная повседневная одежда, этот факт меня расстраивает до глубины души. Мою обиду и расстроенные чувства
Но что меня качественно отличало, на мой взгляд, от других детей, так это то, что я, моментально впадая в уныние и грусть, переживая, что жизнь несправедлива и выхода нет, так же быстро, каким-то чудесным образом, выискивал, случайно наткнувшись на мысль в своей голове, выход из любой, казалось, фатальной ситуации. Так произошло и в этот раз. Вернувшись после новогоднего праздника домой, я застал бабушку за стиркой. В то время это было целое мероприятие в частном доме. Процесс, в котором участвовала вся семья. С утра бабушка ставила на печь огромных размеров чан с водой, после чего начинала сортировать вещи, нуждающиеся в стирке. На протяжении всего этого действа дед выносил отработанную воду, приносил чистую, наполнял и ставил на печь очередной чан с водой, закидывая в топку новую партию дров.
Отдельной кучей лежало постельное белье, в которое я нырял, зарываясь в него с головой. Во время очередного моего прыжка в мои руки, а потом и на голову, попалась наволочка синего цвета. Подняв внутри нее руки вверх, расставив их по углам наволочки в разные стороны, бегал по дому с веселыми криками, представляя собой большой, синий квадрат на ножках. В какой-то момент я остановился, чтобы передохнуть и тут в мою голову вернулись воспоминания о празднике. Небесного цвета плащ мушкетера… такого же цвета как эта наволочка. Не имея точного представления о том, что конкретно нужно сделать с наволочкой для того, чтобы она превратилась в плащ я, все так же с поднятыми вверх руками внутри наволочки, молча, неуверенными шагами, периодически посматривая в сторону бабушки, от чего она начала подозревать неладное, покидаю зону ее присутствия. В этот момент я, совершенно четко понимая, что вижу, так сказать сон, одновременно являясь непосредственным участником действия, то есть собой, в голове кручу мысль, точнее событие прошлого, которое вот-вот произойдет в моем «сне» и понимаю, пытаясь отговорить себя четырехлетнего от не обдуманного поступка, но «маленький я» меня не слушается. Все мои попытки его остановить тщетны и теперь, как будто кто-то невидимый понял мой замысел, поменял ракурс камеры, оставив меня наблюдать за происходящим со стороны.
В соседней комнате, сняв с головы будущее счастье, внимательно его осмотрев, «маленький я» приходит к выводу, (я это совершенно точно осознаю) что края нужно разрезать, а посредине верхней части нужно сделать отверстие для головы. Кроме того, нужно на обеих сторонах изобразить кресты. Необходимый инструмент, ножницы и фломастеры, находит тут же, на полке, где лежат бабушкины принадлежности для шитья и на моем столе для рисования, который специально для меня изготовил дед. Бабушка стирала, дед старательно выносил использованную воду, «маленький я» занимался созданием образа, – все были при деле. Старая дедовская шляпа, правда без пера, а также длинный деревянный прут от моей детской кроватки в качестве шпаги, пылившейся в углу на веранде, неровно, от руки, нарисованные черным фломастером, кресты, сделали мой костюм мушкетера целостным. Перевоплотившись в Д’ Артаньяна, я предстал в таком виде перед бабушкой и дедом. Реакция на мое появление у них, надо сказать, была неоднозначной. Бабушка, в первые секунды, широко раскрыв глаза, с обреченным выражением лица, понимая, что я испортил наволочку от ее любимого комплекта постельного белья, смогла только, на выдохе произнести: «Стёпа…», а дед, закатываясь беззвучным смехом, повалился на диван, закрыв лицо руками, иногда поглядывал на меня, для того, чтобы получить очередную порцию веселья. В какой-то момент он через силу сумел выдавить из себя еле слышное «беги» и в это время бабушка, сжимая в руке только что отжатое, влажное полотенце, с грозным видом двинулась в мою сторону. Удивленные соседи, в этот день, через окна своих домов, смеясь, наблюдали как гордый гасконец мчится по улице со шпагой на перевес, а вслед за ним, с замерзшим полотенцем, бежит его бабушка.
Я еще бегу по заснеженной улице, придерживая шляпу от порывов ветра, но чувства страха и неотвратимости наказания, посредством полотенца, замерзшего как палка, уже нет. Я уже не в себе малолетнем, наблюдаю за погоней откуда-то сверху, но в себе настоящем. Озноб, который бьет меня сейчас, разительно отличается от ощущений «сна». Там, во «сне», чувства и ощущения более насыщенные, глубокие, густые. Они, проявляясь, захватывают все мое существо и пространство вокруг, погружая в себя как кисель, а сейчас банальный, нудный, отвратительный озноб, причиной которому, как мне кажется, где-то слева от меня, открытое окно.
Открыть глаза не могу, свет, заливающий помещение режет их ножом. Они слезятся, мешая получить какую-либо четкую картинку, но и вытереть слезы я не могу. Руки как будто прикованы, а может так оно и есть, и совершенно потеряли чувствительность.
– О! Смотри! Зашевелился.
– Ага. – и обращаясь уже, как я понял, ко мне – Проснулся? Ну ты, в натуре, голова-ранетка. – со смехом в голосе говорит некий добродетель, которого по голосу я отождествляю как Николая, моего коллегу, одного из оперов моей группы.