Кармен и Бенкендорф

Тютюнник Сергей

А чтобы на профессиональном уровне было сработано, предложили нескольким московским телевизионщикам. В том числе и Глебу.

На Соломине серое драповое пальто и берет. Дед похож на ветерана французского Сопротивления.

– А кто он такой, этот Глеб? Слишком вольно с вами разговаривает. С другими вы ведете себя строже.

– Он сын моего старинного приятеля. Писатель был никудышный, но мужик порядочный. Царство ему небесное. Я Глеба с детства знаю. Парень хороший, но деньги любит. Вот и подписался на этот "Салам!", - дед приостанавливается: -

Да не лети ты так! Я понимаю - ноги у тебя молодые, майорские... Но меня-то, старикагенерала, побереги. Тем более, что после вчерашнего у меня аж сердце заходится...

– Может, пивка для рывка?
– произношу я фразу, с которой начинается каждое утро в нашей пресс-службе.

– Сколько раз вам повторять, господин майор, что пиво не строевой напиток, - повеселевшим голосом начинает похмельную игру дед.
– Сколько там эта "злодейка" стоит?

– Ваше превосходительство!
– подхватываю в том же тоне.
– Не говорите о деньгах. Деньги - прах. Разрешите произвести контрольную закупку в ближайшей торговой точке?!

– Произведите, произведите, - из глаз деда летит искорка: то ли от золотой оправы очков, то ли из души, возгорающейся надеждой на поправку.

В нашем кабинете с двумя окнами, выходящими во двор Дома правительства республики, в шкафу стоит початая банка огурцов. Непрерывно трещат все три телефона (московский, городской и внутренний). Мы с дедом трубки не поднимаем и успеваем выпить по стопке. Наши искривленные рты еще с хрустом крошат огурцы, когда прибегает посыльный из президентского крыла здания.

– Вам звонят-звонят, а вы не отвечаете!
– выпаливает он от двери. Президент просит зайти к нему Виктора Алексеевича Соломина, начальника пресс-службы федерального управления на Северном Кавказе, - добавляет курьер официальным тоном.

– Здравствуй, жопа, Новый год!
– вылетает у меня изо рта вместе с огуречной семечкой.
– Ну, Руслан, гнида!..

– Ты информационной сводкой займись!
– раздраженно срезает меня Соломин, косится на посыльного, окаменевшего в дверях, и начинает медленно расчесывать редкую свою седину.
– Иди, голубчик, - курьеру.
– Спасибо. Скажи - сейчас буду.

Только когда молодой человек уходит, дед дожевывает огурец. Как он с таким балластом во рту разговаривал? Это школа - догадываюсь я и начинаю шебуршить бумагами на столе. "Сводка!"

Дед кладет расческу в карман.

– Я даже знаю, как он начнет разговор: "Что вы себе позволяете?! Мы здесь надеялись, что вы нам помогаете установить в республике и регионе мир и спокойствие. Однако до меня дошла информация..." Дальше текст зависит от того, какую информацию вложил ему в уши Тамаев, - дед закуривает коротенькую свою сигаретку "Новость".

– Вы думаете, он еще и приврал?
– искренне удивляюсь я.

– А почему бы и нет? Андрей, голубчик, им нужен тут человек управляемый - кого можно купить или запугать, чтобы скачивать в прессу только выгодную для местного руководства информацию... Марьин был хам, да. Но Марьин был независим и регулярно пил водку с Ельциным на даче. Тем не менее они его свалили. Свалят и меня. Зачем я им такой: пытались купить - я обиделся. Говорю: "Я деньги не люблю, я люблю Родину...".

– Марьин еще любил мальчиков, - брякаю, сам не зная зачем.

– Эх, господин майор!
– вздыхает Соломин.
– И что у вас в голове? Из всех социальных потрясений вас волнует только сексуальная революция, - и улыбается печальными глазами.

– Ваше превосходительство, - опускаю взгляд в пол, - я не верю, что он добьется у Москвы вашей отставки.

– Напрасно. Москва настолько ослабела за эти несколько лет, что заглядывает в рот каждому местному князьку.

– Помогай вам Бог!
– крещу деда и прячу недопитую бутылку в шкаф.

– Жди меня, и я вернусь, - грустно шутит Соломин и его сутулая спина в темносером пиджаке исчезает в дверном проеме.

Я звоню в штаб объединенной группировки федеральных войск, чтобы узнать последние данные о нападениях на наши блок-посты, о количестве убитых и раненых... Затем в пресс-службу МЧС - насчет гуманитарной помощи беженцам... И так по кругу, во все ведомства, сгрудившиеся на этой очередной кавказской войне. За информационной сводкой (второй за сутки) журналисты хлынут после обеда, чтобы успеть передать все цифры и факты в свои конторы к вечерним выпускам новостей.

Часть сведений я им не сообщаю. Мы с дедом давно уже отработали свою методику цензуры...

Соломин возвращается через час. Щеки у него багровые. Он молчит и ходит взадвперед по кабинету, не замечая меня.

Я наливаю полстакана водки. У деда трясется рука, и он еле выпивает, чуть не уронив стакан. Водка проливается ему на подбородок. Дед достает платок и аккуратно утирается.

– Еще давай, - говорит спокойно, - и огурчик! Что-то сердце придавило. Так можно и отходняк поймать, как говорят зэки.

– Виноват, - вскакиваю и бросаюсь к шкафу.
– Один секунд.

Соломин выпивает почти всю бутылку. Я лишь обозначаю компанию.

– Проводи меня, деточка, до гостиницы. Боюсь, разберет по дороге. Не дойду.

Потом вернешься сюда и еще поработаешь. Знаю - не подведешь старика.

Я надеваю свою камуфляжную куртку с серым цигейковым воротником и фуражку с двуличным орлом. Поправляю черный берет на соломинской голове и беру его под руку...

Снег поскрипывает у нас под ногами.

– Обедать будете?
– спрашиваю деда.

– У меня там что-то есть в холодильнике. Не волнуйся.

До гостиницы идти недалеко. Минут десять без деда, двадцать - с ним, если пьяный.

Долго держаться не могу и осторожно закидываю удочку:

– Ну, как прошел разговор?

– Философски, - ювелирно парирует Соломин.

– Пытался вас воспитывать?
– не унимаюсь я.

– Не очень настойчиво, - ускользает дед.

– Скажите правду, Виктор Алексеевич!
– срываюсь окончательно.
– Он будет выходить на Москву, чтоб вас отставить?