Каролинец
Шрифт:
— Ты проснулся, Гарри?
Это был голос Миртль, который он так любил и так ненавидел. Она бодрствовала возле него и сейчас поднялась — едва различимая во мраке тень.
— Рассвет, — ответил он и окончательно проснулся. — Час, которого мы ждали. Мое место в строю — я должен увидеть конец затравленной лисицы. Мои сапоги! Где мои сапоги?
Он нашарил их впотьмах и успел уже натянуть, когда Миртль зажгла свечу. Лэтимер встал, пристегнул шпагу и поискал глазами шляпу. Заметил ее на стуле и схватил.
Миртль что-то спросила, и он еле сообразил, о чем она спрашивает. А-а, думает ли он по-прежнему, что все окончится хорошо, как он вчера обещал? Гарри машинально пробурчал что-то и вышел из спальни.
— Гарри! — окликнула она. Он оглянулся. По ее печальному лицу скользили мягкие тени, глаза покраснели от слез. Даже теперь ее красота не оставила его равнодушным, и его сердце дрогнуло от жалости — и к ней, и к самому себе. — Когда ты вернешься, я хотела бы… Я не смогла, не осмелилась сказать раньше. — Миртль запнулась, а он не отвечал, только стоял в полумраке, и она не могла видеть выражения его лица и глаз. — Ты вправе думать обо мне плохо, Гарри. Я глупая и трусливая. Но не более того. Пожалуйста, верь мне. Когда ты вернешься, я расскажу тебе все, абсолютно все!
— Эх! — выдохнул Лэтимер. Что она могла сказать такого, о чем бы он еще не знал? Только то, что она все сказала отцу? Допрос сэра Эндрю скоро выявит меру ее искренности или предательства. Но это не сейчас, это позже… — Вот и прекрасно, — буркнул он и удалился.
Холл внизу освещался тусклым пламенем свечи; на стуле дремал дежурный ординарец. За дежурного офицера сегодня оставался прапорщик Шабрик, который, пока майор ждал, когда ему оседлают и приведут лошадь, сообщил, что генерал всю ночь провел на оборонительных линиях и до сих пор не вернулся.
— На рассвете ожидаем британской атаки, — прибавил он.
— Знаю, знаю, — сказал Гарри и рассмеялся; офицеру это показалось странным.
Светало быстро, и когда Лэтимер вышел в прохладу сада, предметы уже стали хорошо различимы и начинали проступать цвета. Неяркие полосы киновари окрасили на востоке небо и море.
Лэтимер сел на коня и выехал на улицу, где увидел столько пешеходов и экипажей, сколько обычно бывало здесь только в полдень. И так продолжалось всю беспокойную ночь. Состояние неизвестности выгнало встревоженных горожан из домов, и они неприкаянно слонялись по улицам до укреплений и обратно, нетерпеливо обмениваясь новостями о происходящем и предположениями о том, чего можно вскоре ожидать.
Лэтимер поскакал вверх по Брод-стрит, мимо церкви святого Михаила и Стэйт Хауса, затем направо по Кинг-стрит. Поравнявшись с Мурз-стрит, он услыхал громкие возгласы со стороны плотной массы народа, скопившегося у городских ворот. Толпа вдруг рассыпалась, и люди, возбужденно жестикулируя и перекликаясь, торопливо двинулись с радостными лицами навстречу Лэтимеру.
Молодые и старые, военные и штатские, смеясь на бегу, они обтекали всадника с двух сторон. По всей улице распахивались окна и отворялись двери, выпуская наспех одетых мужчин и женщин, которые забрасывали встречных тревожными вопросами о причине этого внезапного безумия.
Лэтимер остановил знакомого колесного мастера и спросил его, что случилось.
— Где вы были, майор?! — завопил парень. — Британцы уходят! Уходят! Отступают в полном составе! Как сумасшедшие бегут за Эшли, будто за ними черти гонятся. Чарлстон избавился от них! Чарлстон свободен! Свободен! — Он вопил во всю мочь, чтобы его слышали все, кто мог услышать, и, не дожидаясь новых вопросов, помчался вдогонку за другими вестниками победы.
Лэтимер, испытывая смесь страха и надежды, пустил коня бешеным галопом. Народ шарахался от него врассыпную. Не успел Гарри достичь ворот, как уши его заложило от мощного рева, вырвавшегося одновременно из тысяч солдатских глоток. Крики «ура!» волнами прокатывались вдоль траншей, а Лэтимер уже влез на бастион и присоединился к офицерам, сгрудившимся около пушек, чтобы собственными глазами удостовериться в отступлении неприятеля.
В этот миг первые солнечные лучи осветили угрюмый ландшафт. Они упали на красные мундиры и отразились от оружия и кожаной амуниции солдат, спешно переправляющихся через Эшли. На ближнем берегу у парома осталось всего несколько колонн арьергарда, только еще вчера бывшего авангардом.
Сердце Лэтимера упало. Могло быть лишь одно объяснение этому внезапному бегству. Британцы были предупреждены и в последнюю минуту избежали западни. Они были предупреждены! Предупреждены! — это слово гонгом гудело в его воспаленном мозгу. Обострившимся вдруг умом Лэтимер осознал, что вчера из-за своей сонливости упустил важную мелочь. Он видел то, что хотел увидеть. А ведь у сэра Эндрю перед арестом было не десять минут! Гарри не принял в расчет те полчаса, в течение которых с ним была Миртль!
Оглушительное «ура!» продолжало звенеть в ущах — «ура!», которое кричали люди, видевшие в отходе британцев только избавление от опасности и не знавшие всей его подоплеки. Лэтимер спустился с бастиона. Несколько человек пытались с ним заговорить, но он никому не ответил.
Сев на коня, он пришпорил его что было силы. Пронзенное болью бедное животное рванулось с места в карьер. Лэтимер не замечал безумной скачки; мысли в голове мелькали быстрее, чем улицы, дома и деревья. Ему оставалось одно, и сделать это он должен из милосердия и справедливости — сделать как можно быстрее, опередив тех, кто придет его арестовывать. А арестуют его непременно. Он помнил грозное предостережение Ратледжа во время вчерашнего разговора с ним и Молтри.
Влетев на взмыленном коне в садовую калитку, он увидел Тома Айзарда, прискакавшего за минуту до него с радостными вестями. Том, весь красный, бросился ему наперерез с идиотски-счастливым лицом, вереща что-то о благодарении Господу за спасение города.
Лэтимер соскочил с коня, оттолкнул Тома и вбежал в дом. Опешив от его поступка и злобного оскала, Том после минутного замешательства помчался за ним.
— Где хозяйка? — грубо рявкнул Лэтимер на Джулиуса, стоявшего в холле в толпе слуг. Услышав ответ, он бросился, перепрыгивая через ступени, вверх по лестнице.
Когда он ворвался в комнату Миртль, она стояла у открытого окна. Звуки знакомых шагов секундой раньше предупредили ее о приходе Гарри; Миртль повернулась — и ужаснулась: лютая ярость превратила лицо Гарри в кошмарную маску.
Она застыла как вкопанная, прижав руки к груди, тоненькая и хрупкая, и кожа ее слилась с цветом серого утреннего платья.
— Предательница! — проревел он. — Ты — нежное, белое, смазливое и вероломное чудовище. Я вчера доверил тебе секрет — то была проверка. Ты столько лгала и предавала, а я-то, дурак, еще сомневался, мне все было мало. О, теперь я измерил глубину твоей измены! Ты нас погубила. Ты спасла своих британских дружков, дружков своего папаши и своего любовника! А меня обрекла на бесчестье и расстрел! — Гарри выхватил из-за пазухи пистолет. — Но ты не учла, что если останешься в живых, то разделишь мою судьбу, ибо ясно, что я-то выдать тайну мог только через тебя. Я пришел избавить тебя от этой участи. Из милосердия.