Карта костей
Шрифт:
Я узнала, что прошлое похоже на колючую проволоку. Воспоминания зацепились за кожу, словно безжалостные колючки терновника, заполонившего берега Чёрной реки в мертвых землях. Даже пытаясь разбудить счастливые воспоминания — как мы с Кипом сидели на подоконнике на Острове или смеялись с Ниной и Эльзой на кухне в Нью-Хобарте, — я всегда возвращалась к той же картине: пол в силосной башне. Последние минуты: Исповедница и то, что она поведала о прошлом Кипа. Прыжок Кипа и его тело на бетоне внизу.
Я обнаружила, что завидую амнезии Кипа. Поэтому научилась не вспоминать, цепляясь за настоящее: лошадь подо мной, плотность и тепло ее спины. Карта, которую Дудочник набросал в пыли, чтобы определить следующий пункт назначения. Непонятные сообщения,
В тринадцать лет, когда меня только-только заклеймили, я смотрела в зеркало на заживающую рану и повторяла себе: «Это то, что я есть». Теперь я делала так же с этой новой жизнью. Я училась принимать ее, как приняла свое клейменое тело. «Это моя жизнь», — твердила я себе каждое утро, когда Зои трясла меня за плечо, чтобы разбудить, если приходила моя очередь стоять на часах, или когда Дудочник заваливал кострище грязью и говорил, что пора в дорогу. «Теперь это моя жизнь».
После нашего налета на зернохранилища окрестности Уиндхема кишели патрулями Синедриона, поэтому, прежде чем начать путь обратно на запад, потребовалось свернуть на юг, пробираясь через мертвые земли, эту обширную язву на ландшафте.
В конце концов нам пришлось отпустить лошадей. В отличие от нас, они не могли выжить, питаясь ящерицами и личинками, а вокруг не было даже жухлой травы. Зои предложила их забить и съесть, и я вздохнула с облегчением, когда Дудочник заметил, что животные так же отощали, как и мы. И действительно — их кости торчали под кожей, как острые шипы ящериц. Когда Зои отвязала бедолаг, они поскакали на запад на тонких как щепки ногах. Пытались ли лошади удрать от нас или просто спешили покинуть мертвые земли? Вопрос без ответа.
Вроде бы я знала все разрушительные последствия взрыва. Но та неделя показала, что мои знания были не полными. Я увидела ободранную землю, словно веко открывающую выжженный камень и пыль. Говорят, после взрыва буквально все можно было охарактеризовать одним слово — разрушение. Я слышала песни бардов о Долгой зиме, когда пепел затмил небо на несколько лет и ничего не росло. Теперь, сотни лет спустя, мертвые земли отступили на восток, но после проведенного в них времени я поняла огромный страх и гнев, с которым проходили погромы, когда выжившие уничтожали любые механизмы, оставшиеся от времен До. Табу на машины диктовалось не просто законом, это был инстинкт. Все истории о том, что умели делать машины времен До, обнулял итог их деятельности — огонь и пепел. Введенные Синедрионом жестокие наказания за нарушение табу никогда не применялись — людей отвращало собственное омерзение, которое вызывали остатки машин, время от времени возникающие из небытия.
От нас, омег, люди тоже шарахались — наши тела олицетворяли уродство взрыва. Из-за того же страха перед взрывом и заразой альфы нас чурались и высылали подальше. Для них наши тела выглядели как мертвые земли во плоти: бесплодные и сломанные. Несовершенные близнецы, мы несли в себе проклятие взрыва, совсем как выжженные земли на востоке. Альфы гнали нас подальше от своих деревень, где они жили и выращивали еду, и мы были вынуждены селиться на лишенных плодородия землях.
Мы покинули мертвые земли почерневшими призраками. Когда мы в первый раз вымылись, вниз по течению понеслась черная вода. Но даже потом кожа между пальцами оставалась серой. Смуглые Дудочник и Зои стали сероватого оттенка, который не смывался — это была бледность из-за голода и усталости. Мертвые земли не просто оставить позади. Направляясь на запад, мы еще долго каждую ночь вытряхивали пепел из одеял и выкашливали его поутру.
Мы с Дудочником сидели у пещеры, наблюдая, как солнце прогоняет ночную тьму. Чуть больше месяца назад на пути к зернохранилищам мы ночевали в этой же пещере и сидели на этом же плоском камне. На нем рядом с моим коленом все еще виднелись зазубрины — несколько недель назад Дудочник
Я посмотрела на Дудочника. Порез на руке зажил до розовой полосы, шрам выделялся и поблескивал, немного морщась на местах, где стежки стягивали рану. Рана от ножа Исповедницы на моей шее тоже наконец-то затянулась. В мертвых землях в открытую рану набивалась зола. Остался ли пепел там, внутри меня, темным пятнышком под панцирем шрама?
На лезвии ножа Дудочник протянул мне кусок кроличьего мяса, покрытый холодным сероватым жиром— остатки вчерашнего ужина. Я покачала головой и отвернулась.
— Тебе нужно поесть, — сказал он. — До Затонувшего берега мы доберемся не раньше чем через три недели. Или даже позже, если решим искать на западном побережье корабли.
Все наши разговоры начинались и заканчивались кораблями. Их названия завораживали. «Розалинда» и «Эвелин». Иногда мне казалось, что если они не затонули в опасных неизведанных водах, то тяжесть наших ожиданий точно отправит их на дно. Сейчас они были для нас всем. Нам удалось лишить Синедрион Исповедницы и машины, с помощью которой альфы вели учет омег, но это казалось недостаточным, особенно после устроенной на Острове резни. Мы, возможно, замедлили Синедрион, уничтожив два самых мощных их оружия, но резервуары никуда не делись. Я сама их видела — и в грезах, и в неумолимой реальности. Длинные ряды стеклянных баков, каждый из которых представлял собой сущий ад.
План Синедриона для всех нас. Если у нас не будет своего плана, цели, к которой надо стремиться, то мы просто станем копошиться в пыли, пока нас не упрячут в резервуары. Раньше нашей целью был Остров, но все закончилось кровью и дымом. Теперь мы искали корабли, посланные с Острова несколько месяцев назад на поиски Далекого края.
Временами это казалось не планом, а мечтой.
В следующее полнолуние будет четыре месяца с тех пор, как отчалили судна.
— Они чертовски долго в море, — произнёс Дудочник, когда мы сидели на камне.
Я не знала, что на это сказать, поэтому промолчала. Вопрос ведь не в существовании Далекого края, а в том, что он может нам предложить, если на самом деле существует. Что могут знать и уметь тамошние жители, чего не знаем и не умеем мы. Далекий край не может стать просто еще одним Островом: местом, где можно укрыться от Синедриона. Это была бы лишь временная отсрочка, а не окончательное решение. Должно быть нечто большее — реальная альтернатива.
Если корабли нашли Далекий край, им предстоял обратный путь через коварное море. Если они целы, если их не задержали при попытке вернуться на захваченный Остров, они должны причалить к месту встречи — Суровому мысу на северо-западном побережье.
Все воспринималось донельзя шатким: слишком много «если», каждая надежда казалась еще призрачнее прежних, а вот резервуары Зака — это неумолимая действительность, приумножающаяся с каждым днем.
Дудочник не хуже меня знал, что кроется за моим молчанием. Он посмотрел на зарю и продолжил:
— Раньше суда, которые мы посылали на поиски, возвращались на Остров спустя несколько месяцев ни с чем. Только с поврежденными корпусами и больными цингой матросами. А два корабля так и не вернулись. — Он на мгновение замолк, но его лицо осталось непроницаемым. — Дело не в расстоянии или непогоде. Некоторые моряки рассказывали вещи, которые невозможно вообразить. Несколько лет назад один из наших лучших капитанов, Хобб, повел три корабля на север. Их не было порядка двух месяцев. К зиме вернулись только два. Мы привыкли к зимним штормам на западном побережье — в холодное время года даже старались лишний раз не курсировать на материк и обратно. По словам Хобба, дальше на север море начало замерзать, один из кораблей попал в ледовый плен, и его раздавило вот так. — Он раскрыл ладонь и сжал ее в кулак. — Весь экипаж погиб. — Снова молчание. Мы оба смотрели на изморось на траве. Зима приближалась. — Столько времени прошло. Ты все еще веришь, что «Розалинда» и «Эвелин» вернутся?