Карта неба
Шрифт:
Все это случилось метрах в пятнадцати от того места, где я находился, тем не менее я своей кожей почувствовал обжигающий жар, исходивший от теплового луча, и это помогло мне прийти в себя. И теперь я понял, что моя жизнь в опасности, что я могу погибнуть в любой момент. Это была уже не та пьеса, чей финал мне был известен. Кто-то подал неправильную реплику, и смысл действия резко изменился. Впрочем, было все равно, чем обернется нашествие, поскольку я был слишком незначительным персонажем и мог погибнуть от самых разных причин — сожженный лучом, погребенный под обломками, сбитый шальным экипажем, но моя смерть ничего бы не изменила. И тогда я как никогда ясно осознал свою чудовищную уязвимость. Наблюдая за тем, как машина готовится дать новый залп по зданиям, я вдруг вспомнил о Виктории, моем кузене и его жене, которые тоже могли погибнуть, когда треножники доберутся до Квинс-Гейт, потому что они так же хрупки и смертны. Я должен действовать, должен бежать отсюда и как можно скорее присоединиться к ним!
Рухнувшее здание превратилось в дымящуюся баррикаду из обломков, перегородившую проход к улицам, что вели в Квинс-Гейт, а потому, отчасти по собственной воле, отчасти увлекаемый обезумевшей толпой, я бросился бежать в сторону боковой улочки, удаляясь от застывшего посреди площади треножника, на помощь которому уже спешил второй. Толпа несла меня неизвестно куда по лабиринту маленьких улиц и переулков, сзади гремели взрывы, а я все бежал и бежал, стараясь не упасть, чтобы меня не затоптали, как это уже случилось со многими. Вскоре у меня возникло смутное ощущение, что я бегу по хорошо знакомым местам: распознавал отдельные детали — афиша, лавка, перекресток, — но не мог привязать их к определенной улице. Казалось, знакомая панорама вдруг изменилась по той простой причине, что я рассматривал ее на бегу, пробиваясь сквозь охваченную паникой людскую массу. Я видел над головой небо, озарявшееся красноватыми вспышками, вдыхал дым пожарищ и слышал оглушительную какофонию, где смешались крики людей, рев земных орудий и назойливый свист треножников, доносившийся, казалось, одновременно со всех сторон. Только выйдя к набережной Челси, я понял, что бежал в противоположном направлении, удаляясь от Южного Кенсингтона, куда мне как раз и надо было попасть. Сейчас я находился у пристани, тяжело отдуваясь и кашляя, зажатый среди десятков людей с покрытыми слоем пыли, как и у меня, лицами. Мы напоминали группу загримированных оперных сопрано, внезапно эвакуированных полицией из театра. Тут меня вдруг замутило, и я наклонился, уперев руки в колени. В такой позе я пробыл несколько секунд, изучая носки своих ботинок и прилагая усилия, чтобы меня не вырвало. Мне вовсе не хотелось выглядеть в глазах окружающих чересчур впечатлительным молодым человеком. Когда я наконец смог поднять голову, мне бросилось в глаза, что у причала столпилось множество лодок и баркасов, переполненных людьми, которые хотели то ли переплыть на другой берег, то ли высадиться на этом. Я медленно выпрямился, мне стала понятна причина этой паники. Прямо передо мной поблескивала Темза, чье русло было словно оправлено в череду мостов. Ближайшим оказался внушительный Альберт-бридж, опиравшийся посередине на два мощных бетонных устоя, однако эта конструкция, которую я всегда воспринимал как наглядный пример могущества человека, сейчас показалась мне на удивление жалкой родом со зловещей шайкой треножников, продвигавшихся по южному берегу. Полчище темных фантасмагорических фигур четко вырисовывалось на фоне полыхающей ночи, поскольку треножники пересекли Бэттерси, оставив после себя руины зданий, охваченные пожаром, и приближались к Темзе, явно намереваясь перейти ее вброд на своих длинных ходулях. Но прежде чем хоть один из них успел подойти к воде, на сцену вступил отважный миноносец. Дерзко промчавшись по реке, подобно Левиафану, он встал между треножниками и скопившейся на пристани толпой. Пытаясь что-то разглядеть сквозь лес окружавших меня голов, я обнаружил, что нечто похожее происходит вдоль всей реки, усеянной военными кораблями, которые пытались сдержать орды треножников, ворвавшихся в столицу с юга и сровнявших с землей Ламбет и прилегавшие к нему районы. Весь южный берег Темзы кишел марсианскими машинами, напомнившими мне издалека кипящих в кастрюле раков. Некоторые миноносцы уже даже открыли огонь по пришельцам, судя по доносившейся с той стороны канонаде. Со смутным ощущением защищенности, похожим на то, какое испытывает сидящий в ложе человек, следя за горящей сценой и тревожно прикидывая, дойдет ли пожар до него, все мы, столпившись на берегу, приготовились наблюдать за поединком, так как в этот момент загораживавший нас миноносец принялся яростно палить по марсианам. Оглушительные залпы следовали один за другим, с легкостью разрушая дома на том берегу, словно они были из бумаги, но не нанося урона треножникам, которые лениво уклонялись от выстрелов, переминаясь с ноги на ногу. Не открывая ответный огонь, они лишь продолжали продвижение к реке. Наконец очередной снаряд попал в цель, панцирь треножника разлетелся на куски, а вслед за этим и сам он рухнул на дом, как срубленное дерево. Мы приветствовали эту потерю в стане врага радостными криками, но веселье продолжалось каких-нибудь несколько секунд, после чего мы стали свидетелями жестокого ответа треножников. По крайней мере три мощных огненных луча, выпущенных ближайшими к берегу треножниками, настигли миноносец, который сразу завилял и затрясся на волнах, и хотя непроницаемое облако дыма и пара некоторое время скрывало от нас происходящее, мы слышали последующие разрывы и даже видели внезапно вылетевшие из тумана многочисленные металлические обломки, в том числе кусок одной из двух пароходных труб-близнецов. Внезапно пальба прекратилась, дым вскоре рассеялся, и нашим взорам предстал разбитый дымящийся миноносец, крутившийся на воде, словно убитая птица. После этого два треножника выстрелили по мосту Альберта, срезав его своими огненными ножами и сбросив в Темзу, словно виноградины из бумажного кулька, вереницу людей, бежавших в сторону Челси, а теперь смешавшихся с пылающими кусками щебня. Остатки моста образовали что-то вроде баррикады, отделившей эту сцену от кровопролитной битвы, развернувшейся вдоль реки. Тут мы увидели, что треножники входят в кипящую воду походкой дряхлых стариков. Было очевидно, что, несмотря на неуверенность, с которой они ступали по дну, добраться до нас они сумеют очень скоро, и уже ни один корабль не сможет преградить им дорогу.
Самый нетерпеливый из них выстрелил по нашему берегу. Залп разрушил набережную в пятнадцати метрах от того места, где я стоял. И снова толпа повлекла меня неизвестно куда. В нескольких метрах передо мной упала девочка и была тут же затоптана слепой толпой, и я чувствовал, как ее косточки хрустят под моими ногами, бессильными остановить свой бег. Этот инцидент побудил меня сделать все возможное, чтобы отделиться от человеческого потока, частью которого я невольно оказался. Желая вернуть свою волю, я прижался к стене и пропускал мимо обезумевшую орду до тех пор, пока на опустевшей улице не осталось лишь несколько раздавленных тел. После этого я попытался сориентироваться. Мне это удалось, и я побежал в направлении Южного Кенсингтона. Мне удалось избегнуть встречи с треножниками и даже с потоками людей, убегавших от них, и в итоге я осторожно, как правило по безлюдным улочкам, пересек район и вышел к Кромвель-роуд. Не знаю, сколько времени мне для этого потребовалось, по-моему, целая вечность. В конце я чувствовал себя совершенно обессиленным и дрожал как в лихорадке. Меня утешало лишь то, что в Квинс-Гейт пока еще царила тишина и роскошные местные особняки были целы и невредимы. Но треножники не замедлят вскоре здесь появиться, определил я по еще далекой канонаде. В запасе у меня было от силы двадцать — тридцать минут, если только они не задержатся, чтобы как следует, на совесть отутюжить Южный Кенсингтон.
Я бросился к дому дяди и ворвался внутрь. К моему удивлению, на первом этаже никого не оказалось, а потому я, еле волоча ноги, поднялся по роскошной мраморной лестнице на второй этаж, но и там не встретил ни души. Прежде чем спуститься обратно, я подошел к огромным окнам: ужасающая панорама Челси и Бромптона позволила мне составить более общее представление о жестоких разрушениях в городе. А дальше, на другом берегу Темзы, колыхался огненный занавес. Треножники распространялись по городу, словно неостановимая эпидемия. Я пришел в уныние, но тут же заставил себя приободриться, мысленно повторяя, что не все еще потеряно. Многие города в прошлом подвергались чуть ли не полному разрушению, но возникали из пепла еще великолепнее, чем прежде. Рано или поздно, кто-то начнет действовать, кто-то повернет ход нашествия вспять. Сейчас он, вероятно, скрывается где-то, выжидая подходящего момента.
Наконец я спустился на первый этаж и принялся кричать во всю глотку, возвещая о своем присутствии, но мой голос тонул в грохоте взрывов и колокольном звоне. И тут мой взгляд случайно упал на одно из зеркал, украшавших большую гостиную. Я был поражен, увидев свое отражение, грязного и взъерошенного Чарльза с совершенно безумными глазами. Шляпу я потерял, волосы торчали в разные стороны, а у белесого от пыли пиджака был почти оторван рукав. Никогда не думал, что в таком виде вернусь из публичного дома, чтобы пригласить Викторию на ужин. Я оторвался от зеркала и прошелся по этажу, недоумевая, куда подевались мой кузен и его гости. Может, выскочили на улицу, побуждаемые страхом или любопытством? Вряд ли.
Внезапно я вспомнил, что еще не осмотрел несомненно самое надежное место в доме на случай нашествия на город марсиан или иной катастрофы — подвал, где располагались хозяйственные помещения. Очень может быть, что они решили укрыться там. Я часто навещал своего дядю, но во время этих визитов ни разу не решался проникнуть в мир, чье биение я ощущал подметками ботинок, хотя знал, что туда ведет неприметная дверца возле кухни. Я спустился по ступенькам, чувствуя себя нарушителем всех правил приличия, и начал уже было сомневаться в верности моих предположений, как вдруг услышал чей-то голос. Я пошел на его звук по мрачным коридорам и вскоре уже мог различить отдельные слова. Голос этот, без сомнения, принадлежал уже пожилому человеку, который говорил в высшей степени спокойным и безукоризненно вежливым тоном, словно привык именно так общаться с окружающими. Я предположил, что это Гарольд, услужливый кучер моего дядюшки.
— И тут я понял, что, для того чтобы вспугнуть хорька, нужно взять грабли, а это было совсем нелегко сделать, потому что, как я вам уже рассказывал, я в тот момент был без штанов, — рассказывал он.
Эти слова вызвали взрыв откровенного смеха, из чего я заключил, что Гарольд рассказывает свою историю слушателям столь же многочисленным, сколь невзыскательным. И я не ошибся, что подтвердилось, едва я отворил дверь, из-за которой слышался добродушный смех. Моим глазам открылась комната, должно быть, служившая слугам гостиной, где стулья были расставлены так, что составляли один большой круг, в середине которого стоял кучер, воздев кверху руки, словно колдун, застигнутый во время заклинаний. Среди сидевших вместе со слугами я с облегчением заметил мою жену Викторию, ее сестру Мадлен и мужа последней, моего кузена Эндрю, — единственных действующих хозяев на тот момент, поскольку дядю с тетушкой нашествие застало в Греции, куда они поехали вместе с моими родителями. Заметил я и высоких гостей, коими были лучшие подруги наших жен Люси Нельсон и Клер Хаггерти. Супруг первой, инспектор Скотленд-Ярда по фамилии Гарретт, отсутствовал — нетрудно было предположить, что он находится на службе, восстанавливая порядок на улицах, если такое возможно, — зато Клер явилась в сопровождении мужа, Джона Пичи, с которым я еще не имел удовольствия быть знакомым. Я обратил внимание, что у всех в руках были бокалы, а кое-кто уже задумчиво улыбался, успев принять не одну порцию. Для поднятия настроения в углу стоял граммофон, из которого лилась веселая музыка, немного приглушавшая звуки взрывов. Похоже, Виктория обрадовалась, что я жив, хотя гнев помешал ей выразить это как-то иначе, нежели победной улыбкой: мой плачевный вид бесспорно подтверждал, что нашествие успешно продолжается, как она и предсказывала в споре со мной. Я же вопреки всему, что видел, продолжал считать, что марсиане так или иначе вскоре будут разбиты. Непримиримость наших позиций привела к тому, что мы не сделали даже попытки подойти друг к другу и обняться, как того оба бы желали, ибо, как хорошо известно: уязвленная гордость — главный узурпатор любви. Но тут кузен Эндрю встал со своего места и поспешил мне навстречу, разрушив неподвижность сценки, участниками которой они все оказались.
— Боже мой, Чарльз, как хорошо, что ты объявился! — воскликнул он, обрадованный, что видит меня целым и невредимым. — Мы не знали, что происходит наверху, и боялись за тебя.
— Со мной все в порядке, Эндрю, — ответил я, с досадой заметив, что служанки шушукаются по поводу жалкого состояния моей одежды.
— Мы слышали взрывы, и это так действовало всем на нервы, что мы спустились сюда, — объяснил кузен и обвел рукой, в которой был зажат бокал, помещение. — Гарольд даже начал рассказывать забавную историю, чтобы отвлечь нас от того, что творится снаружи.
Кучер сделал неопределенный жест, давая понять, что мое появление нисколько ему не помешало.
— Ничего страшного, сэр, расскажу ее в следующий раз, — сказал он.
Услужливый дворецкий поспешно протянул мне бокал, взяв его с подноса на столике.
— Прошу вас, сэр. Судя по вашему виду, немного бренди вам не повредит.
Я рассеянно поблагодарил его, пытаясь совместить виденные мною наверху ужасные картины с умиротворяющей обстановкой подвала.
— Что происходит, Чарльз? — спросил Эндрю, дождавшись, пока я отхлебну из бокала. — Нас что… оккупировали?
Все выжидающе уставились на меня.
— Боюсь, что это так. Марсиане вступили в Лондон и… — Я сделал паузу, не зная, как помягче определить то опустошение, свидетелем которого я оказался. — В общем… они разрушают город. Наша армия уничтожена, и теперь никто нас не защитит, мы целиком и полностью отданы на милость победителей.
Кое-кто из служанок заплакал. Моя жена обняла свою сестру, а мистер Пичи — свою супругу, которая прижалась лицом к его груди, словно маленькая испуганная девочка. Кузен тяжело вздохнул.