Картина
Шрифт:
Пьяно дергая головой, сипел он тогда в баре Сириску в ухо:
– Совсем опустился. Не поверишь – ворую. Понемногу, правда, но опыт уже есть… Пропала жизнь. Мой папаша, – чтоб ему на том свете так же говенно приходилось, как мне сейчас, – похоронив мать, совсем спятил под старость: женился на молодой сучке и завещание на нее переписал. А меня, значит, под жопу коленом… Как там в геральдике? Рыцарь, лишенный наследства? Ни за что ни про что… Маразматик паскудный… Теперь она сама там управляет. А на меня ей, конечно, сморкаться и размазывать… – Руф замысловато выругался. – Все прахом. И не изменишь. Да и руки не поднимаются изменять что-то. Осталось у меня только два выхода: или совсем на дно, или застрелиться к чертям собачьим. А я и на дно не хочу, и стреляться страшно. Жизнь, – она хоть какая паршивая, а все-таки жизнь. Ведь верно, а? – При этом он держал Сириска за лацкан пиджака, заглядывал ему в глаза и плакал, морща сизый, с красными прожилками нос, и слезы стекали по складкам в жирных щеках, как по водостокам. – Я с виду крепкий, а внутри… только тссс, никому… внутри – слаб. Слаб. По воле волн мотаюсь. От одного дела к другому, от одного человека к другому, от одного порока к другому. – Он вытер нос рукавом и по-детски всхлипнул. – И никакого спасения нет. Ни от себя самого, ни от напастей хреновых. Не жизнь, а сплошной проигрыш.
Сириск отвез его домой, в грязную комнату на окраине, навестил пару раз, прощупал обстановку и, окончательно убедившись, что Руф в безвыходном положении, занял ему немного денег и предложил дело: надо было похитить античный бюст. Руф после непродолжительного раздумья согласился.
В похищении они участвовали вместе, и все прошло гладко. Затем Сириск сбыл скульптуру за приличную сумму и выделил Руфу четвертую часть. Тот приободрился, снял квартиру получше и даже пить стал меньше. Несколько следующих дел они тоже провернули вместе. Сириск посмотрел, как Руф держится, как работает, остался доволен, и с тех пор только выбирал скульптуру или картину и находил покупателя, а похищением занимался Руф.
Денег Руф удерживать не умел и вскоре снова оказывался на мели. А у Сириска счет в банке рос, и он все реже организовав вал новые дела. Во-первых, он теперь жил в достатке, мог оплатить любое свое желание, а желания его были не беспредельны, и рисковать ему хотелось все меньше; к тому же время шло, и полицейское начальство постепенно менялось, а компромат на новых шефов полиции Сириск собирать не рисковал. Во-вторых, кражей произведений искусства занимались уже целые преступные синдикаты, куда одиночке Сириску было с ними тягаться! В-третьих, слишком много расплодилось подделок, причем подделок искусных, талантливых, – даже наметанный глаз Сириска однажды ошибся.
С Руфом теперь они виделись нечасто. Правда, временами Руф, оставшись без гроша, заходил просить в долг. Сириск никогда не отказывал и выдавал ему небольшие суммы, заранее зная, что возврата не будет. Сириску он напоминал бесшабашную студенческую молодость, да и вообще, было временами жаль его, а Сириск достаточно разбогател, чтобы позволить себе жалеть друзей. Тем более что "деловые" связи между ними на всякий случай сохранялись. И вот опять пригодились…
Руф давно скрылся из виду, а Сириск задумчиво смотрел за окно – на полосы дождя, пустынную, мокрую вечернюю улицу и грязные потоки воды, струящиеся по обочинам вдоль тротуаров.
3
В условленное время через три дня Руф не позвонил. Сириск обеспокоился, но решил сразу ничего не предпринимать, подождать еще. Четвертый день отсутствия Руфа превратился для Сириска в медленную пытку. В офис он спустился только затем, чтобы сообщить секретарше, что он заболел и поэтому все деловые встречи, назначенные на ближайшие несколько дней, откладываются.
Сириск не привык к поражениям, и молчание Руфа сразу поколебало его неизменное равновесие, он сделался угрюмым и раздражительным. Теперь он беспрестанно курил, хотя давно уже не позволял себе выкуривать больше пяти сигарет в день. Когда-то он прочитал в статье одного американца, что пять сигарет в день на здоровье отрицательно не влияют. И стал придерживаться этого правила…
Загулять Руф не мог. Сириск достаточно хорошо изучил его, чтобы исключить это – "работая", Руф никогда не прикладывается к бутылке. Значит, случилось что-то чрезвычайное.
Странно было, что молчали газеты. Зная пронырливых репортеров, Сириск не мог поверить, что они упустили бы такую сенсацию. Ведь кража ценной картины по-прежнему остается сенсацией, а уж поимка преступника с поличным, что бывает весьма редкой вещью, – сенсация вдвойне.
К концу четвертого дня Сириск решил, что надо действовать самому. Он созвонился со знакомым полицейским чиновником, опекавшим в Главном управлении Гедеон с окрестностями. Тот заявил, что весьма рад звонку, – чему Сириск склонен был не поверить, – говорил, как всегда, любезно. Они побеседовали о погоде, о телепрограммах, посетовали на распустившуюся молодежь, покритиковали новые моды, потом Сириск невзначай поинтересовался, есть ли новости из подопечного полицейскому Гедеона, тем самым исподволь подводя чиновника к грабежу музея. Но чиновник утверждал, что в Гедеоне все спокойно, крупных преступлений, к счастью, нет, только хулиганство и ночные грабежи прохожих. Сириска это не успокоило. Раз музей не входит в число пострадавших, значит, что-то стряслось с Руфом.
Сириск обзвонил морги столицы и Гедеона, но Руф туда не попадал. В больницах он тоже не числился. Сириск был в полной растерянности. Что делать дальше, он не знал.
За эти несколько дней Сириск впервые прочувствовал, что за мерзопакостнейшая вещь – неведение.
На пятый день Руф объявился сам. Без всякого предварительного звонка он поднялся к Сириску в квартиру и вошел в гостиную, где Сириск раскладывал пасьянс, – таким образом он пытался отвлечься от дурных мыслей.
– Здравствуй, – глухо сказал Руф. У него был голос человека безмерно уставшего, обессиленного и ко всему безразличного. Он без приглашения сел, расслабился – расплылся в кресле и хмуро посмотрел из-под набрякших век на Сириска. За время короткого отсутствия Руф похудел, осунулся, побледнел и даже, как показалось Сириску, постарел, – резче обозначились морщины, под глазами набрякли серые мешки.
При появлении Руфа Сириск опешил было, но быстро взял себя в руки.
Руф сидел в кресле и безмолвствовал. Сириск не ответил на его приветствие, немного выждал и первым нарушил молчание.
– Ну? – неприязненно вымолвил он. – В чем дело? Пьянствовал, что ли? Деньги пропил? Или очередная шлюха стащила?
Руф отрицательно помотал головой.
– Хм. Тогда где картина? – вкрадчиво поинтересовался Сириск.
– В музее.
Сириск шлепнул себя по колену.
– Чудесно!.. Почему? – подался он вперед. – И, главное, что ты делал все это время? Где тебя Дьявол таскал?
– Я был в Гедеоне, в музее. В субботу вечером я вынес картину из музея, а в воскресенье под утро, пока не обнаружили пропажу, вернул ее на место. – Руф говорил монотонно, безразличным голосом. При этом он внимательно разглядывал свои ладони, тер их пальцами, словно они были чем-то испачканы.
– Да? Очень интересно. – Сириск откинулся в кресле, с сарказмом поинтересовался: – С каких это пор ты обнаружил в себе такое благородство? Ты получил наследство, и тебе больше не нужны деньги? Или тебе стало до слез жаль посетителей музея, которые не смогут наслаждаться картиной?
– Нет, – коротко отозвался Руф.
Сириск на секунду задумался, потом как можно дружелюбней сказал:
– Ладно, не сердись. Я тут за тебя волновался. Слушай, старина, я полностью полагаюсь на тебя. Что, картина оказалась ерундовой? Не стоило рисковать?
– Картина великолепна… – флегматично сообщил Руф.
– Тогда в чем дело! – взорвался Сириск, и губы его свело в злой гримасе. – Какого беса!..
– Я не могу больше, – тихо промолвил Руф. – Не могу. Лучше подыхать с голоду… Не могу, – повторил он и вдруг заговорил торопливо, сбивчиво, срываясь на крик: – Картина прекрасна, потрясающа. Но я не могу… Я вдруг отчетливо понял,.. Какая гнусность!.. Понимаешь, Сириск, всю жизнь заниматься гнусностью и считать это в порядке вещей!.. И вдруг понять… Это ужасно. – Он смолк на секунду и потом тихо добавил: – Какие же мы мерзавцы…