Касание
Шрифт:
Ребятня у школы снова зашушукалась и, вдруг вырвавшись из стайки, мальчишка, что бросил в Асю снежок, подбежал, схватил Татьяну под ручку:
— Разрешите проводить? — Он победно оглянулся на школьную компанию. Вся юная команда взвыла, ликуя и восхищаясь, а Татьяна ответила степенно:
— Проводи.
Ободренные успехом заводилы, еще пятеро подлетели к идущим.
— Как тебя зовут? — спросил мальчишку Пегов.
— Саркисян Ваган, — крикнул тот, — а это — мои братья.
Парень явно врал — мальчишки, без сомнения, были сверстниками лет по одиннадцать-двенадцать, но в общем энтузиазме тут же по очереди представились:
— Ашот! Рафаэль! Рачик! Сурен! — И самый маленький опять: — Ваган!
— Что же это у вас в семье два Вагана? — засмеялась Ася.
— Два! — хором крикнули мальчишки.
— И все в одном классе?
— В одном! — в ликующем унисоне заорали все шестеро.
— Врете? — спросил Пегов.
— Нет! — гаркнула шестерка.
— Ну и что — решили закадрить взрослых тетей? — Татьяна варежкой махнула Вагана-большого по носу.
— Хотим! — Это уже походило на полковое «ура!» в победном строю, хотя мальчишки вряд ли поняли смысл вопроса.
— Ну и как? — хмыкнула Бурмина.
— Дайте телефон!
— Телефон? Зачем? Мы же из Москвы!
— Мы собираем телефоны. Кто больше, — объяснил Ваган, а остальные закричали: — Мне! Мне! Мне!
Строев даже заплясал от восторга:
— Стервецы! Каков нюх на знаменитостей! Танечка, осчастливьте это племя молодое, незнакомое. Ведь на склоне лет в родном ауле они будут рассказывать об этом потомкам.
Ко всеобщему изумлению, Татьяна серьезно назвала номер своего московского телефона, и мальчишки полезли в портфели за тетрадками и ручками, а записав, развернулись к Асе:
— Вы, тетя!
— Я не знаменитая, мой телефон не надо «собирать», — улыбнулась она.
— Все равно! — рванули мальчишки, будто приветствуя верховного главнокомандующего, возникшего в расположении безвестного взвода.
И Ася тоже назвала номер. Назвали и Пегов со Строевым.
— Вы бы уж просто на шоссе вышли и у всех телефон спрашивали, — оскорбленно сказала Бурмина ребятам.
— Меня можно записать на букву «З» — «знакомый Бурминой». — Пегов уже не мог сдержать раздражения, и Татьяна подозрительно покосилась на него. Правда, тут же Александр Георгиевич пришел на помощь и снял возникшее напряжение:
— Мы его куда-нибудь на «Щ» — по рекомендации сеньора Маяковского. «Щастливый знакомый».
…На вершине недалекой горки присел старинный храм в островерхой горской шапочке, окольцованный тяжелой каменной оградой. Все четверо вошли во дворик.
Храм был неухоженный, с глубокими язвами в кладке и в снегопаде казался потерянным и зябнущим. На крыше там-тут торчали вихры увядшей травы, прорвавшейся сквозь щели прошлым летом. И одинокое трепетание на ветру этих пожухлых травинок еще больше усиливало ощущение неприютного старчества строения.
— Мне тут страшно, — сказала Татьяна и, взяв за руку Строева, увела его из дворика.
А Ася с Пеговым остались.
В маленькой часовенке с сорванными дверями было тесно холодной теснотой промозглости, пол покрыла грязная наледь, свисающая с алтаря по ступеням. Всюду в лед вмерзли какие-то яркие тряпицы, облепившие маленькую площадку алтаря — то ли ритуальные знаки, то ли следы неведомого побоища.
И вдруг сквозь дверной проем в часовню ворвалась звонкая и лихая музыка — с той горы, где крутились горнолыжники, видимо, из репродуктора канатной станции. Хотя до станции было далеко, музыка беспрепятственно и легко перешагнула сюда по вершинам гор.
Ася оглянулась на дверь, будто музыка была зримой:
— В древнем храме — эти поп-звуки! Какой-то немыслимый ритуал!
— Это — наше обручение, — сказал Пегов и, привлекая к себе Асю, поцеловал ее в губы. Так же, как в первый раз у школы, она замерла у него в руках. Но он поцеловал ее вновь, и она сама, прижавшись к нему, стала целовать его нежно и благодарно, все повторяя: «Не может быть! Не может быть!»
Ася не скрывала поразившей ее мимолетной близости с человеком, которого, видимо, считала недостижимым для себя. И он тоже был благодарен этой ее безыскусности.
Музыка рокотала, ударяясь о близкие стены.
— Это — лучший ритуал в моей жизни — храм, музыка и ты. Такой ты мне подарок, — говорил Пегов, — наверное оттого, что тут небеса так близко.
Ася целовала его и спрашивала все время:
— Это правда? Это правда?
— Клянусь перед алтарем! — смеялся Пегов и сам верил, что это правда.
Она потрогала вмерзшую в лед алтаря тряпицу:
— Как тут красиво! Правда? И все-таки — не может быть!
— Почему — не может? Может. И будет. И долго.
Она вдруг отпрянула и прижалась спиной к скользкой стене:
— Не может. Тебе просто хочется сейчас верить, что может. Но ты сам знаешь, что — нет. Ты знаешь, что вечером скажешь, и я останусь у тебя, тебе хочется, чтобы это был не «случай в горах», а что-то истинное и красивое, и ты сейчас веришь. Но знаешь, что — нет. И нету — «будет». И нету — «долго».
Пегов был почти готов признаться вслух, что снова удивлен ее таланту чувствовать чужие мысли, но сказал:
— Не в этом дело. Просто в Москве все круто заверчено. Я ведь хоть и вольный вдовец, у меня же парни-близнецы, и я весь — в них.
Ничего нелепее сейчас сказать было нельзя, но Пегов привык произносить эту фразу, стараясь оградить себя от обязательств по отношению к той или иной женщине. А они все хотели за него замуж, хоть и уверяли, что брак им ни к чему.
Но сейчас это было глупо. Неуместно и глупо. Она и сказала:
— Господи! О чем ты говоришь!
Они вышли из храма, вступив в пышную кипень снегопада, объявшего все пространство за пределами каменных стен. Беззвучно и медленно двигаясь сквозь бесплотное тело заграждения, они увидели размытые очертания фигур Бурминой и Строева за серой оградой храма. Те стояли неподвижно, прижатые друг к другу, точно спеленутые веселой пургой.