Каштановый прииют

Холодова-Белая Анастасия

— В следующий раз пойдём вдвоём, — он был готов к чему угодно, к смешкам, подшучиваниям, но все смотрели на него более чем серьёзно. — Мне нужны вторые уши.

— Да уж, неудобно, когда такие палаты. Столько шума будет, если открывать дверь… — Мэтт почесал кончик носа и нахмурился. И как понимать это мрачное молчание? Вильям завозился, чтобы поправить пиджак, как Ликка подпрыгнула на стуле и задрала голову, настороженно прислушиваясь.

— Опять щёлкает, боже, когда ж я привыкну?

Вильям нахмурился и тоже прислушался. Стало слышно очень странный звук, как будто кто-то пустил деревянный шарик по лестнице скатываться. Шуршание. Может, мелкое животное? Для крысы многовато шума, ласка или кот бездомный? Как бы в подтверждение его мыслям что-то небольшое

шустро пробежало туда-сюда и исчезло где-то в коридоре.

— А у вас там проверяли чердак? Звучит как грызуны.

— Да, крыс и мышей у нас точно нет.

— Может, кот?

— Может…

Ликка дёрнула плечом и открыла журнал, чтобы записать данные обхода. И почему-то сейчас Вильям вспомнил, как говорил ей о призраках подсознания. И, похоже, первым в лапы к этим тварям попадёт именно он, у него и своих слишком много, а ещё ощущение чьего-то взгляда в затылок никуда не ушло, только усилилось. Он за много лет жизни с ней научился предугадывать опасность даже со спины, и если он чувствует это сейчас, значит, или опасность реальная и более чем серьёзная, или ему опять пора к психотерапевту. Тяжело вздохнув, надеясь на второе, Вильям забрал у Ликки журнал, чтобы внести заметки и расписаться.

Дом, лестница. Поднимается. Сверху голос зовёт, зло, требовательно.

Твою мать, где ты есть? Тащись сюда сейчас же!

Но лестница не кончается. Сначала бежать, потом идти, пытаться через две ступеньки, через одну, сил нет. Ноги еле поднимаются, спотыкается, хватается за скрипучие перила.

Быстрее! Я тебя зачем кормлю?

Ну же, давайте, ноги, немножечко быстрее, ещё чуть-чуть. Только бы опять не вызвать гнев. Он же может, он же сильный. Но верх лестницы теряется в темноте, ей нет конца, она тянется как резина. Падает на ступеньки без сил, пытается отдышаться.

Ку-ку.

Хватают за волосы, боль в лице, темнота, треск, крики где-то далеко, тишина.

На очередной спокойный ноябрьский день Вильяму поставили дневное дежурство с восьми до двух часов дня. И сразу после дежурства он пойдёт на сеанс к Дитмару. Наконец-то появилась возможность понаблюдать за всеми пациентами, за Дитмаром, как он ведёт себя вне палаты. Завтрак прошёл более чем спокойно, несмотря на то, что пациенты тут были разные. Дитмар оказался даже не самым активным, и, что самое удивительное, самым апатичным. Он без интереса ел, похоже, даже не ощущая никакого вкуса. Ему не было интересно ничего в столовой, ни посуда, ни персонал, совершенно ничего. Быстро поев, он отнёс посуду на выдачу, пробубнил что-то вроде «спасибо» и сам пошёл в комнату отдыха. Судя по тому, что никто за ним не сорвался, Дитмар самостоятельный мальчик, сам спокойно топает куда нужно. Там он уселся за какой-то стол и взял бумажку с карандашом. Вильям старался одновременно присматривать и за комнатой отдыха и за столовой, но момент, когда Дитмар закончил черкать на бумаге и оказался стоящим у окна, он пропустил. Окинув взглядом стол и не заметив там никаких подписанных бумаг, он решил, что Дитмар забрал бумажку с собой, а посмотреть на неё очень хотелось бы. Лучше почерка человека о нём мало что скажет.

Наконец все пациенты перешли в комнату отдыха и занимались своими делами. Один играл в шашки сам с собой, облизывая каждую шашку. Другой изображал из себя супермена. Вильям не представлял, что творится в их головах, о чём думают они. Дитмара он хотя бы примерно понял, поверхностно, а эти остальные были как закрытые книги, по обложке которых можно ожидать что угодно. Двое и вовсе были очень слабы, несмотря на то, что были совершенно не старыми, их катали в инвалидных креслах и возили на массаж. Они сидели перед телевизором и обсуждали что-то, понятное только им двоим. Вильям посчитал пациентов и, поняв, что одного нет, словил за руку санитара.

— Где мистер Бейкер?

— В туалет пошёл, он самостоятельный, сам всё сделает и придёт.

Вильям кивнул и подпёр спиной дверной косяк. Вообще для стабильных пациентов без Альцгеймера это нормально, не терять бытовые навыки, так что за пациента в закрытом отделении

он не особенно переживал, тем более, что в коридоре была куча народу. Все носили препараты, документы, что-то обсуждали, что-то вытирали, как обычно. Через пять минут мистер Бейкер так и не явился. Вильям прищурился и, подав медсестре, сидящей в комнате отдыха, знак, что он отойдёт, быстро пошёл к туалетам. Он понимал, что вряд ли с пациентом что-то произошло, он бы услышал. Он переживал, что пациент готовит перформанс. И не ошибся. Чем ближе он подходил к коридору, тем отчётливей слышал звук сильного напора воды. Опустив глаза на тёмный кафельный пол, он расплылся в улыбке. Ну, так и знал, интуиция не подвела. По коридору прямо к нему задорно подбиралась вода. Вильям набрал в грудь воздуха, чтобы не засмеяться, и окликнул санитаров. Те, увидев, как медленно, но верно коридор превращается в пруд, кинулись к открытому на день коридору. Оттуда послышалась ругань, какие-то вскрики, было слышно, как они в спешке закручивают краны. Вокруг уже бегали санитары, санитарки и медсёстры с тряпками и вёдрами. Вильям быстро шагнул в сторону от воды и пошёл в комнату отдыха. Такие безобидные выкрутасы его только веселили, на самом деле. Это были обычные повседневные хлопоты, которые говорили о том, что пациент жив и ему явно хватает сил и мозгов чудить, что он ещё не пялится в стенку в памперсе и со стекающей по подбородку слюной.

— У кого тут боязнь воды? — медсестра, к которой он обратился, одними глазами указала на рыжеволосую женщину с едва проявившейся сединой. Она сидела слишком близко к коридору, только бы не увидела. Вильям ту же перекрыл собой дверной проём и шёпотом попросил увести её вглубь комнаты. Без слов медсестра тут же кинулась к пациентке и, что-то тихонько приговаривая ей на ухо, аккуратно увела на диванчик к окну. Сидящий в своём кресле у окна Дитмар же прекрасно заметил то, что происходило в коридоре, и рассмеялся. Невесёлый истеричный смех не сулил ничего хорошего, Вильям тут же захлопнул дверь в коридор, чтобы не было особо слышно, что санитары воюют с устроившим это безобразие пациентом, подошёл к нему.

— Доброе утро, Дитмар. Вы, я вижу, в хорошем настроении, — Дитмар кинул на него косой взгляд и ухмыльнулся на один бок.

— Он корабль ждёт.

— Что?

— Корабль. Лу. Он воду для корабля пустил, — Дитмар почесал кончик носа и перестал ухмыляться. — Корабль его заберёт отсюда.

— А ему тут не нравится?

— А кому тут нравится? — Дитмар вдруг повернулся и посмотрел глаза в глаза, с вызовом.

— Это больница, мало кому в больнице нравится.

— Я хочу туда, — Дитмар кивнул на парк за окном. Снова тоска.

— Там очень холодно, заморозки…

— Да. Я хочу. Я хочу… домой, — Последнее слово он почти прошептал и поджал губы, как будто пытаясь сдержать слёзы.

— Я надеюсь, очень надеюсь, что смогу вам помочь, и вы как можно скорее окажетесь дома.

Вильям мягко улыбнулся Дитмару, а тот, кинув взгляд на приоткрывшуюся дверь, отвернулся к окну, явно не желая говорить дальше. Вильям отошёл от него, стараясь не действовать насильно, и вышел в коридор. На вынесенном из какого-то кабинета кресле почти посреди рукотворного озера сидел крайне недовольный пациент. Перед ним на присядках восседал врач и что-то негромко говорил. Пациент мотал головой, наверняка, не рад тому, что его развлечение так быстро оборвали. Мимо прошла с ведром Ким, медсестра, с которой Вильям успел познакомиться в столовой. Поставив ведро на пол, она тяжело прислонилась к стене, вытирая лоб платком.

— Развлечение теперь на полдня, пипец, — она говорила громким шёпотом, чтобы не слышали пациенты.

— Он тряпками сливы заткнул?

— И где он их нашёл ещё… Теперь собирать.

— Корабль ждал, — Ким удивлённо вскинула брови.

— С чего бы?

— Дитмар так сказал, что он ждёт корабль, который его отсюда заберёт.

— Возможно, он уже третий раз за месяц воду пускает. Обычно успеваем словить за руку, а тут проворонили, — она поправила форменную шведку и взяла ведро. — Ну ничего, сейчас исправим, не впервые.