Каштаны на память
Шрифт:
— Чего ты молчишь? — Галина удивлялась, что всегда веселый, говорливый и остроумный Максим вот уже столько времени не промолвил ни слова. Только целует. Да и сам Максим не узнавал себя: впервые он так молчит. Что-то изменилось в нем. Верилось и не верилось, что он вместе с Галей. Ему и радостно было — ведь любит ее, но и тревожно — неизвестно, что сделает война с ними завтра.
— Расскажи что-нибудь о себе, — попросила Галя.
— Да ты почти все знаешь. Жил в Одессе, учился в школе, а вырос — работал шлифовальщиком на заводе. Потом граница…
— Окончится
Про войну она сказала походя, спокойно. В эти минуты в мире, что начинался от подворья лесника, не было слышно ни выстрелов, ни взрывов и дышалось легко. Воздух, настоянный на аромате спелых яблок, туманил голову. И ей казалось, что так будет всю жизнь, вечно.
И внезапно молнией пронзила мысль: «Что будет потом?! Когда кончится эта война с ее выстрелами, ревом самолетов, свистом бомб, взрывами снарядов, пожарами и виселицами на дорогах, по которым прошли фашисты? Что будет потом? Что будет со мною? С нашей любовью?..»
Галина прижалась к Максиму.
— Что с тобой, Галя? — еще нежнее и ближе привлек он ее к себе. Он коснулся своей щекой ее щеки и почувствовал, что ее лицо мокрое от слез. «Чем я ее утешу? Да и способен ли на это сейчас? — думал Максим. — Утром нас ждет разлука, неизвестность, опасность, что была в самой сути войны». Слов не находилось, как ни старался он их найти, и он ласково гладил девушку, как бы защищая любимую большой и сильной рукой от лютой напасти. Грустно было ему. Что видел он в жизни? Когда было пять лет, умерла мать, родив шестого ребенка. В селе жить было тяжело, и отец с шестью детьми на руках переехал в город. Самого младшего по дороге отдали в детдом. В Одессе отец устроился дворником, потом рабочим на завод — вывозил металлическую стружку из цехов. Маленький Максимка летом лазил по крышам со своим дядькой-жестянщиком, помогая ему. С высоты было видно море, пароходы и парусники. В погожий день море особенно привлекательное. Смотрел бы на него и смотрел, представляя и себя на том пароходе или паруснике, которые неторопливо причаливают к берегу или исчезают за горизонтом.
Максим рос смекалистым мальчиком, независимым среди сверстников и даже старших, которые жили в одном дворе. Рано у него появились друзья и недруги. Из последних был один служащий, который жил на втором этаже, и запрещал сыну водиться с компанией «Дворникова босяка Максима». Как ни доказывал Максим, что он «не босяк», все равно тощий очкастый обитатель большой и светлой квартиры твердил свое, и Максим решил ему отомстить. Играл он с ребятами во дворе в футбол. Бил пенальти. Он переставил «ворота» — два кирпича — и попал в окно на втором этаже. Мяч пробил обе рамы и влетел на стол ворчливого соседа.
То был удар, о котором говорили даже на Дерибасовской. Максима стали приглашать из других дворов в свою команду. А сын тощего чиновника в очках стал искать дружбы с ним.
Тяжелого в жизни Максима было немало. Однако он никогда не унывал. Таким был и его отец. Таким он помнит и деда. Лица отца и деда были улыбчивыми, глаза добрыми,
Максим мог развеселить кого угодно и веселил, то на заводе, куда его приняли за два года до военной службы, то на заставе, но не сейчас. Галю ему нечем было ни развеселить, ни успокоить. Она плакала.
Да и ему было нелегко. Впервые встретил девушку, которую полюбил по-настоящему, познал с ней счастье, почувствовал сердцем, что с Галей можно пройти через всю жизнь как с верным другом, и вот нужно расставаться, да еще в такой грозный час.
Так они и не заснули до самого утра. Пришло время расставаться. Все пройденное ими вместе и прошлая ночь в эти минуты спрессовались в одно целое, отделились от всего другого, что случалось в жизни. Поэтому и незабываемо мгновение разлуки. Галя не хотела выпускать из объятий Максима, забыв про все: «Как же я буду жить? Что будет потом?»
— До свидания, Галя! — услышала она голос Андрея. — Нам уже пора…
Девушка подала Стоколосу руку и виновато усмехнулась, поправляя волосы, опустившиеся на лоб.
«Как непохожа она на ту Галину, которая давала мне красные ягоды, когда я шел по шоссе к штабу, — подумал Андрей. — Озабоченная, убитая горем, каким стало для нее прощание с Максимом».
Она обняла и поцеловала Андрея, прошептав:
— Счастья тебе! Пусть дождется дивчина, про которую ты думал, когда мы собирали ягоды.
— Будь и ты здорова всегда! — пожелал Андрей.
— Спасибо, — усмехнулась Галина. — Какие же вы хорошие ребята!
Стоколос обнял дядьку Матвея. Потом подошел к Оленеву. Он внимательно посмотрел в его глаза, в глубине которых видел свое отражение. В это мгновение ему показалось, что он передавал ему то, что было у него чистым и добрым, и принимал в свои глаза теплоту сердца Ивана, часть его дум. Андрей верил, что люди, которым смотришь в глаза, не забываются долго, может, до самой кончины.
— Хорошо, Ваня, что ты есть на свете, — гордо, торжественно сказал он, ибо считал, что их искренняя дружба это допускает.
— Максим, Андрей! Я всегда буду думать про вас. Когда тяжело будет вам, представьте, что я рядом! И вас будет как трое, — словно заклинание, произнесла Галя.
— Вот именно! — вздохнул Оленев, держа Андрея за руку. — И меня вспомните, четвертого.
— Хорошо, что нас четверо. Это уже рота, как у моряков! — добавил старшина Колотуха. — А с пятым, майором Сильченко, нас уже полный батальон пограничников!
— Прощай, брат! — сказал Андрей, внимательно всматриваясь в обескровленное лицо Оленева. — Выздоравливай и будь осторожным.
Стоколос не знал, сколько будет в его жизни настоящих друзей. Может, и не так много. И когда он писал письма за Ивана Наде Калине, и когда они встретили первый вражеский десант на советской земле в три часа пятьдесят пять минут 22 июня 1941 года, и когда выходили из огненного поля, чтобы снова стать бойцами регулярной армии, Андрею казалось, что сердце у них одно на двоих.