Каштаны на память

Автомонов Павел Федорович

Партизаны одолевали последние километры украинской земли. Идти дальше не было сил. Измученные жаждой, голодом и ранами, бойцы Опенкина оказались среди дня у затерянного в степи хуторка, укрылись в забурьяненном саду. Не успели перевязать раны, как часовой сообщил:

— Какие-то красноармейцы идут к нам!

Группа людей в красноармейской форме направлялась к саду. Рубен, приготовив в кармане гранату-«лимонку», ступил им навстречу:

— Кто такие?

— Партизаны!

— Какого отряда?

— «Красный партизан». А вы?..

— Мы окруженцы, — осторожно ответил Рубен. — Отстали от своей части.

Возьмите в свой отряд? — Выжидающе прищурил голубые глаза.

Однако во взглядах незнакомцев он не уловил ни радости от встречи, ни сочувствия к несчастным окруженцам, наоборот — какое-то нетерпение, даже злорадство. Рубен неожиданно выхватил гранату, выдернул кольцо, крикнул:

— Руки вверх!

В это время на обессиленных партизан, лежавших в траве, набросились каратели, стреляя из автоматов. С другой стороны тоже бежали и стреляли на ходу солдаты — и переодетые в красноармейцев, и в зеленых мундирах. Граната Рубена взорвалась среди вражеской цепи. Но за спиной комиссара фашистская команда уже расправлялась с партизанами, так глупо, не сделав и выстрела, попавшихся в плен.

На Артура прыгнуло несколько солдат. Напрягшись он отшвырнул их. Но каратели, видимо, не хотели убивать пленника с орденами Красного Знамени и Красной Звезды на гимнастерке, и вновь, как волки добычу, окружили комиссара, навалились на него, прижали к земле, связали веревкой.

Схваченных в коварной и неравной стычке партизан отправили в лагерь военнопленных. Опенкина ранило в другую руку, и теперь он был совсем беспомощным. Пока их вели, договорились называть себя красноармейцами…

Однако они не знали, что за партизанами-парашютистами Опенкина и Рубена охотился штурмбаннфюрер СС Вассерман. Не знали, что каратели не спускали с их отряда глаз вот уже восемь месяцев, что отряд рассекретил себя своими боевыми действиями, взрывами на железной дороге, что «почерк» Опенкина и Рубена был давно известен немецкому командованию.

Опенкина и Рубена заперли в отдельной камере. Вечером к ним зашел вахтман, одетый в теплый жилет. Он все время держался за поясницу. Зоркий глаз пограничника остановился на жилете. Вроде бы где-то видел Артур эту одежку… Кусал губы, припоминая, и вдруг заморгал от изумления… «Неужели это жилет, отобранный Пужаем у связного из Малой Обуховки?!»

Вахтман, видимо, поймал на себе пристальный взгляд Рубена, потому что некоторое время тупо смотрел перед собой, ничего не понимая, а потом внезапно ударил Артура здоровенным, скользким от пота кулаком под челюсть. Комиссар дернулся. Тело его так напряглось, что бечева, которой были связаны его руки, лопнула. Освободившаяся рука нанесла такой мощный удар, что надзиратель распахнул своей головой тяжелые двери.

Когда фашист быстро запер их на засов, Артур наклонился над раненым Опенкиным…

— Ваня! Этот жилет, который на вахтмане, один тип отобрал у связного из Малой Обуховки.

— Что-то я не понимаю, — покачал головой Опенкин.

— Ты тоже встречался с этим липовым командиром — Пужаем. «Помилуй бог» — все говорил он…

— А-а! — припомнил Опенкин.

— Тогда Пужай еще и предал нас перед боем. Андрей даже хотел прикончить его…

— А как же жилет мог очутиться на немце, — не понимал Опенкин. — Ты хочешь сказать, что немцы взяли Пужая в плен еще под Миргородом?

— Возможно, — пожал плечами комиссар, взявшись за щеку.

— Больно?

— Этого вахтмана хорошо вышколили, — вздохнул Рубен и выплюнул кровь. — Но сдачи он получил.

Разгадка «тайны» настала утром. Рядом с надзирателем, все время державшим руку на пояснице, стоял в поношенной гимнастерке, но в новых галифе и хромовых сапогах с подвернутыми голенищами (очевидно, они, как и валенки, не налезали на толстые, как груши, лытки) Пужай. Он о чем-то тихо переговаривался с новым владельцем жилета. Рубен понял: Пужай отдал жилет новому хозяину, вахтману, а сам, наверное, снял с какого-нибудь пленного командира сапоги и галифе. Не подыскал только гимнастерки: слишком толста и коротка шея.

— Не смотри на него, — предупредил Опенкин.

Но это предупреждение было уже ни к чему. Пужай узнал их обоих, подался назад. Перемену в лице Пужая сразу же заметил вахтман и быстро спросил:

— Вас ист лос?..

Все может случиться на войне. Но встретить в лагере старых знакомых, да еще и недругов, каковыми считал он Опенкина и Рубена, Пужай не ожидал никак. Его перекосило. Отвел от них глаза, но наткнулся взглядом на жилет, который пришлось подарить вахтману, потому что тот жаловался на радикулит. «Может, прикинуться, что не заметил? Черт с ними, этими пограничниками! Им все равно не жить! А если выживут? Если Красная Армия вернется и мне придется мотать от немцев? Жизнь, она такая…»

Однако Пужай не выдержал пронзительного взгляда вахтмана и крикнул:

— Помилуй бог! Какая встреча!.. Славные пограничники стали, понимаешь, на немецкое довольствие! Ха-ха-ха!

После завтрака в лагерь прибыл штурмбаннфюрер Вассерман. В сторожке вахтмана он учинил допрос пленным, на которых указал Пужай.

— Я армейский старшина, — ответил Опенкин на первый вопрос Вассермана и назвал вымышленный номер военной части.

— Мы попали в окружение, — подтвердил Рубен.

— Вы очень похожи на немца, — внимательно присматривался к нему Вассерман. — О, вы с орденами? Неужели генерал Шаблий посылает к нам парашютистов с наградами? Сюжет!

— Мы красноармейцы! — повторил Рубен.

— У нас есть основания утверждать, что вы Опенкин, Герой Советского Союза, что вы были командиром полтавских отрядов.

— Вы с кем-то спутали меня. Я обычный армейский старшина, — ответил Опенкин.

— О, вы необычный! Вы чекист Опенкин! Вы посланы сюда уже второй раз генералом Шаблием и инженером Веденским. Вы причастны к радиоминам в Харькове. Неделю назад вы захватили артбатарею. Вы… Вы… У меня пальцев не хватит перечислять ваши бандитские преступления против великой армии фюрера! А вы не немец? — Вассерман вновь уставился на белобрысого голубоглазого Рубена.

— Может, и немец! — загадочно ответил Артур по-немецки.

Тем временем вахтман принес охапку палок и приказал Опенкину лечь на широкую лавку, недавно вымытую, но в пятнах крови, пропитавшей ткань дерева.

Вахтман начал зверски избивать командира. Из ран Ивана прямо на лавку заструилась кровь. Рубен с болью смотрел на своего командира и вздрагивал от каждого удара, словно били его. В глазах Ивана поразительное спокойствие, будто бы и не ощущал он нечеловеческой боли, ни одного стона не сорвалось с его окровавленных уст.