Каштаны на память
Шрифт:
— Пан! Вас разыскивают по телефону из самого Киева. Вам нужно ехать немедленно в родное село!
— Так уж и немедленно?
— Как велено, так и передано, — пожал плечами посыльный.
— Что там могло случиться? Отца убили?.. Да я… Я…
— Не говорили. Однако не на похороны же. Что сейчас человек? Плюнь и разотри. Не то время, чтобы вызывать на похороны. Дело какое-то. Сам вроде гебитс… велел ехать сразу же туда!..
— Пусть шофер готовит машину! Поеду утром. Так и передай. И еще скажи, чтобы не заморозил радиатор.
— Будь сделано, пан цугфюрер!
У
Вадим Перелетный надел шинель и ушел. А Надя сразу же бросилась к Ивану:
— Это правда, что наши в Сталинграде перешли в наступление?
— Еще и как правда!
— Теперь не будешь так томиться душой, Ваня?
— Вот именно! Не буду, Надя.
— Сколько же я пережила за эти дни, сколько намучилась. Что стоило отбиться от этого Перелетного?.. Почему не расспрашиваешь? — расплакалась вдруг Надя. — Считаешь себя чужим, что ли?
— Нет.
— И ты правда хочешь уйти от меня из-за этого Перелетного?
— Не из-за Перелетного… Все, что ты пережила, все это мелочь по сравнению с тем, что можешь еще пережить из-за меня. — Он прижал ее к себе единственной рукой. — Я люблю тебя. И потому, что люблю, мы должны разлучиться до времени, пока придут наши… Ты пойми, что и я и Терентий не можем так ждать, томиться душой, как ты сказала. Я пойду отсюда за сотню, за две сотни километров для настоящего дела. Ты меня пойми…
— Я начинаю понимать, Ваня, — тихо ответила Надя и заглянула ему в глаза. — А ты меня извини. Не за Перелетного. Ты сам все видел. Просто я тебя еще плохо знаю.
10
Штурмбаннфюрер СС Вассерман получил благодарность лично от штандартенфюрера Мюллера за карательные операции против советских партизан, а особенно за разгром отряда Героя Советского Союза Опенкина и комиссара Рубена. И уж совсем выросли крылья у эсэсовца, когда, читая доносы на людей, проникнутых коммунистическим духом, узнал о сабле, которую хранила Софья Шаблий. Это сообщение написано было Вадимом Перелетным. Поэтому и вызвали его в родное село. Ради операции «Казацкая сабля» прибыл в село, где жила тетка советского генерала, и сам штурмбаннфюрер. Драгоценный трофей штурмбаннфюрер собирался подарить штандартенфюреру Мюллеру, а может, даже самому рейхсфюреру Гиммлеру.
Увидев у Вассермана свое письмо, в котором сообщалось о казацкой сабле, Перелетный догадался, зачем он нужен штурмбаннфюреру.
Вассерман подал ему холодную руку, словно милостыню.
— Настало время зайти в гости к Шаблий, хранительнице казацкой реликвии, место которой в великой Германии. Сходите к своим родителям, а потом вместе к этой старухе, — сказал Вассерман.
Дома Вадима встретили радостно и тревожно.
— Плохо, что тебя сюда привезли. Все-таки хотя и служишь у них, но от дома далеко и как-то на душе спокойнее, — рассуждала мать.
— Попал меж волков! — буркнул отец.
— Что я слышу от своего папочки, который, кажется, никогда не молился на большевиков? Что за перемена?
— Про Сталинград слышал? — хмуро спросил отец.
— Ну и что?.. Сталинград за тысячу верст от нас. Это во-первых. А во-вторых, немцы пошлют туда подкрепление — и капут!
— Ой, сын, вряд ли. Уж если в прошлое лето большевикам не дала жаба сиськи, то теперь не скоро конец войне.
— Ничего. Это все морозы виноваты. В такие морозы немцам воевать не с руки! — успокаивал своих Вадим.
Сын был удивлен таким разговором своих родных. Перелетные всегда держали нос по ветру. Неужели ситуация в Сталинграде настолько серьезна, что это почувствовали даже отец и мать. Об этом, наверно, они узнали от самих немцев.
Но стоило только выпить чарку самогонки, как настроение повысилось.
— Все обойдется! Главное — я жив и сыт и на своем месте в такую страшную войну. Вот в гости к вам приехал. У кого еще из такого большого села такие шансы, как у меня? Главное — выжить в этой войне… Я же не лезу даже в политику, и это нравится немцам. Зачем мне самостийная Украина? Мне бы выжить, а там будет видно! — разговорился Вадим.
— А как придут красные с той Волги?
— Земля велика, пойду дальше с немцами.
— А мы?
— А что вы?.. Как сын за отца, так и отец за сына не ответчик. Об этом даже большевики знают. Да чего это вы тут начинаете меня за упокой, когда во здравие нужно! — рассердился сын, снова берясь за чарку.
— Смотри, не много ли?
— Мне? Что вы?
— Не пей, сынок, с тобой, говорят, очень важный и сердитый начальник, — предупредила мать.
— А-а! Пан Вассерман? Он художник, а художники не могут быть злыми по своей натуре. Это дар божий — талант. Вот старая Шаблииха — добрая ведь женщина?
— Нет, она суровая сейчас, как судья. Я ее даже глаз боюсь! Вот так глянет на тебя, вся душа в пятки уходит! — пожаловалась мать.
— Наверно, и тебя привезли сюда, чтобы вытрясти из нее душу? — догадался отец.
— Нужна там немцам ее душа! Сабля запорожская им нужна с камнями драгоценными. До войны Стоколос, Оберемок и Тернистый что-то болтали об этой сабле. А вы что скажете?
— Есть такая сабля, хотя мне и не пришлось ее видеть. Софья может показать ее только своим людям, а мы с ней всегда будто на разных берегах. Сабля есть. Недаром у них и фамилия такая.
— А я в этом давно был уверен. Есть у Софьи сабля!
На улице прогудела сирена.
— Засиделся я, — спохватился Вадим. — Меня зовут.
Он встал, начал надевать шинель с черным воротником и белыми металлическими пуговицами. Всунув руку в рукав, застыл, уставившись в старую сучковатую вешалку, на которую всегда вешал пальто или пиджак. И знакома эта вешалка, и будто чужая, да и сам он уже не тот, каким был в мае сорок первого, когда цвели яблони и в саду он встретил Андрея и Таню. Как завидно ему было тогда! Впрочем, чему завидовать, Таня сегодня же будет его! От этой мысли Перелетный даже закрыл глаза. «Плевать на все. Пусть там на фронте воюют, убивают друг друга, а я буду жить за десятерых и знать, что такое жизнь, что такое молодость!»