Каштаны на память
Шрифт:
— Потри мне руку, затекла, — попросил Иван друга.
Терентий снял рукавицы. Вдали затрещал мотор мотоцикла. Живица схватил бинокль:
— Они. Жандармы!
Терентий заметил в коляске мотоцикла немца в кожаном пальто, из-за его спины торчал штырь-антенна, который гнулся на ветре, словно камышина с распущенным султаном.
— Только не пробей, Ваня, их радиоаппарат!
— Вот именно! Подставляй плечо!
Оленев положил винтовку на плечо друга, который
Мотоцикл лежал в кювете и яростно рычал. Терентий оттащил трупы с дороги, а потом выключил двигатель, повел мотоцикл в кустарник. Оленев, положив винтовку на ветку, был наготове. В случае появления еще какого-нибудь транспорта он должен остановить машину, прикрыть Терентия.
Но других машин не было, и пограничники стали рассматривать трофеи. Больше всего их интересовала рация.
— Эту штуковину, Ваня, в мешок! — сказал Живица. — Все бумаги и полевые сумки закопаем.
— А как с этим? — кивнул Оленев на мотоцикл. — Может, поедем?
— Разве что до первого жандарма. Лучше забросаем хворостом, может, весной пригодится нам.
Они закопали убитых, а потом насобирали в лесу кучу ветвей и забросали ими мотоцикл.
— А когда же радио попробуем? — спросил Иван. — Может, оно и не играет.
— Отойдем подальше.
Через час они остановились у небольшого, чудом уцелевшего стога соломы. Посреди поля он был как лодка, затерявшаяся в волнах. Над головою ясные, крупные звезды.
— Холодно. Наверно, мороз градусов пятнадцать, да еще и без снега, — сказал Иван.
— Зато для нас везде дорога — и через болотце, и через речку. Подожди-ка, Ваня. — Терентий услышал в наушниках свист, писк, а потом и какие-то неразборчивые голоса.
Он стал крутить ручку настройки, ибо знал, что переключил рацию на «прием». И вдруг сквозь писк морзянки прозвучал чистый, уверенный голос Москвы: «В последний час…» Они затаили дыхание. Голос этого диктора знали еще со службы на пятой заставе. Сейчас он торжественно-празднично сообщил, что девятнадцатого ноября 1942 года после небывалой в истории войн артиллерийской подготовки войска Юго-Западного и Донского фронтов перешли в наступление на берегах Волги.
— Теперь наших не остановишь! — гордо сказал Живица. Он немного помолчал и спросил: — Как назовем наш отряд?
— Имени пятой заставы! — ответил Оленев не колеблясь.
— Ну и голова ты! — Терентий крепко обнял друга за плечи.
Возвратились они на следующий день под вечер, спрятав новый трофей в лесу. Терентий пошел к крестной матери, а Иван — домой.
К большому удивлению, Оленев увидел на столе чугунок с вареной картошкой, от которой еще шел пар, миску с огурцами и
Надя сидела спиной к порогу, ее растрепанные волосы густым снопом лежали на спине. Она обернулась, и Иван заметил на ее шее красные пятна, будто следы чьих-то ногтей. Щеки Нади мокрые, в слезах, а губы дрожат от обиды.
— Ну что, Лосев Иван? Наменял товара?.. — вдруг послышался насмешливый голос. Из горницы вышел, пошатываясь, Вадим Перелетный. — Что же ты смотришь? Ну ударь меня за то, что я попил немного крови из ее шейки.
— Кто же дерется без правой руки? — усмехнулся Оленев. — Несолидно мне драться, господин грос полицай!
— Это точно. Несолидно. Вижу рыцаря. Садись, выпьем! Не бойся. Только чмокнул ее в шею. Змея она у тебя! Ее и втроем не побороть.
Перелетный налил из своей бутылки с причудливым горлышком Оленеву:
— Пей! Чего же ты наменял на просо или кукурузу?
— А ничего, кроме вестей от немецких солдат, что в Сталинграде им таки дают прикурить, аж небу жарко!
— Что ты городишь, Иван! — насторожился Перелетный.
— То, что солдаты говорили… Так и сказали: «Пей, рус Иван! Ваша взяла в Сталинграде. Идем и мы туда на убой, как быки».
Иван говорил таким серьезным тоном, что Перелетный захлопал глазами.
— Да за такие разговорчики тебя завтра же на виселицу поведут! — выкрикнул Перелетный.
— Не мог же я такое выдумать?
— И ты понимаешь по-немецки?
— Среди них был такой, что по-русски мог…
— Может, какой-нибудь коминтерновец?
— Что ж тут удивительного? Не все же немцы зверье, как те, которые постреляли людей и закопали во рвы. Какой я для них противник, без руки-то?
Вадим Перелетный слушал Ивана и не мог установить, что в его рассказах было правдой, а что выдумкой. Одно он заметил: этот примак на удивление спокоен, будто совсем махнул рукой на свою русалку, вроде и все равно ему, целовал ее полицай или нет.
— Ну пей! — предложил Перелетный Оленеву.
— Вот именно. За здоровье Нади, за ее будущее счастье. Я ухожу от тебя, Надя, так будет лучше. — Иван взял чарку и выпил.
— Это ты взаправду? — как спросонья спросила Надя. — Да еще и при таком свидетеле?
— Взаправду. И при свидетеле, потомке запорожцев, писавших письмо турецкому султану, — дерзко сказал Иван (знал: Перелетный любил похвалиться своим казацким происхождением).
— Да его предки были где-то в лакеях панских! — простодушно, но гневно выпалила Надя. — Запорожец вот так не кусал бы женщину! Запорожцы за оскорбление женщин сажали своих бабников на кол.
— Откуда знаешь? — засмеялся Перелетный.
В это мгновение появился посыльный из управы: