Каста огня
Шрифт:
Особенно с этими индиговыми пятнами в глазах…
— Капитан, я просила тебя отказаться от Славы, — напомнила женщина. — В этом грибке скрывается порча.
— А я говорил тебе, что Слава держит меня в тонусе, — с нездоровой улыбкой ответил Хардин. Напряжение между ними спало после того, как Скъёлдис спасла капитану жизнь там, в Раковине. Порой ей казалось, что они движутся к хрупкой дружбе, но Вендрэйк до сих пор не доверял северянке.
А почему он должен, если мы с Белой Вороной так бережем
— Когда ты спал последний раз? — спросила Скъёлдис.
— Слушай, ведьма, я тронут такой заботой, но пришел к тебе не за этим, — капитан подался вперед, глядя ей прямо в глаза. — Мы должны выручить этого комиссара.
— Если ты спасешь его, то комиссар немедленно обратится против тебя, я почти в этом уверена, — со вздохом ответила северянка. — Такие люди печально известны своей несдержанностью, капитан.
— Но он идет под Семью звездами, и выглядит, как арканец. Я думаю, он хочет поговорить.
— Или заманивает тебя в ловушку.
— Нам нужно рискнуть, — не отступал Хардин. — Мы уже почти девять месяцев играем по правилам Катлера, бродим по Клубку, словно пешки на доске для регицида, ищем искупления, суть которого, кажется, понимаете только вы двое…
— И я обещала тебе, что эндшпиль близок.
— Мне этого уже недостаточно! — огрызнулся Вендрэйк, показав покрытые пятнами зубы. Заметив, что капитан разгневан, мистер Мороз выступил из теней позади него. Скъёлдис покачала головой, и огромный страж шагнул обратно, но кавалерист уловил его движение. За время изгнания у Хардина развилось почти сверхъестественное чутье ко всему, что происходило у него за спиной. Казалось, что арканец боится кого-то, кто подкрадывается к нему сзади.
«Или скачет галопом», ощутила северянка с дрожью психической эмпатии.
Он по-прежнему винит себя в гибели своей протеже.
— Ты должен успокоиться, капитан, — произнесла Скъёлдис, испытывая неприятное чувство дежавю. Неужели все арканские офицеры подвержены безумию? Она что, обречена быть сиделкой то у одного измученного патриция, то у другого?
— Люди теряют надежду, ведьма.
— А ты веришь, что комиссар принесет им эту надежду?
— Я верю, что он принесет им законность, — прошипел Вендрэйк. Увидев пренебрежение во взгляде женщины, он снова развалился на стуле и закрыл глаза, держась на краю изможденного забытья.
Скъёлдис ждала.
— Боргард Ван Галь, — прошептал капитан. — Ты его не знаешь, он замкнутый парень, но, наверное, лучший из моих всадников. Может, не особо одаренный вот здесь, — Хардин постучал себя по виску, — но верный до невозможности и прирожденный кавалерист.
— Не понимаю, к чему ты клонишь…
Он прервал её, устало подняв руку.
— На днях Ван Галь спросил меня, почему мы сражаемся с повстанцами, если это Империум хочет спустить с нас шкуру. Он удивлялся, почему мы просто не перейдем на сторону тау, как все остальные жалкие придурки, которых поимели в этом бардаке. Знаешь, что я ему ответил?
Открыв глаза, Хардин посмотрел на северянку ужасающе пустым взглядом.
— Ни
— Вендрэйк, сохраняй терпение. Диадема — именно то, что мы искали, и, как только полковник передаст сообщение…
— Будет слишком поздно, — покачал головой капитан. — Нет, женщина, нам что-то нужно прямо сейчас. Может, ты права, и комиссар окажется чертовым фанатиком, но он — наш единственный шанс.
По-прежнему погруженный в раздумья, Мэйхен вошел в лагерь. Отмахнувшись от нерешительных требований часовых назвать пароль, рыцарь зашагал между беспорядочно раскинувшихся жилтентов, к речному берегу и заякоренным кораблям. Флотилия представляла собой жалкое зрелище: большинство похищенных канонерок и транспортных судов были не более чем поеденными ржавчиной остовами, явно на последнем издыхании.
«Как и сам полк, в общем-то», мрачно подумал Джон. Здесь собрались примерно триста пятьдесят человек, практически все, кто остался от восьми сотен бойцов, покинувших Провидение целую жизнь назад. Эти арканцы выжили, но стали призраками себя прежних…
Скрюченные тени, на вороньей дороге потерянные, что ведет из Отчаянья в Бред…
Мэйхен злобно выбросил Темплтона из головы, пытаясь сосредоточиться на реальности, но тон и сплетение поэмы тут же начали просачиваться обратно, намекая на смыслы, в понимании которых он не нуждался — или не хотел их понимать. Всё серобокие были худыми на грани истощения, с воспаленными глазами, которыми моргали слишком часто или не моргали вообще.
Души обнаженные, пред пустыми зеркалами односторонними, что судьбой или счастьем растраченным созданы, в бездну смотрят дерзновенно или испуганно…
Большинство арканцев страдали от множества болезней — ножной или кишечной гнили, трясинной лихорадки или болотных ожогов, серочешуйной сыпи или лопникожи… Поименный список мелких пыток Федры оказался таким же бесконечным, как извивы Клубка, и единственным, что встречалось у каждого солдата, была убогость. Только гордые «Пылающие орлы» 1-й роты до сих пор выглядели, как единое подразделение. Бронзовые клювастые шлемы и десантное обмундирование выстояли в тяжелых условиях Трясины, тогда как униформа обычных бойцов просто расползлась, вынудив их по мере сил разживаться импровизированной экипировкой.
Многие позаимствовали синтетическую одежду или бронежилеты мертвых янычар, не поленившись соскоблить знаки различия повстанцев. Некоторые пошли дальше и разжились фрагментами доспехов тау — хотя нагрудники ксеносов оказались людям маловаты, наплечники и наголенники из прямоугольных пластин вполне подошли. Даже шлемы удавалось приспособить после небольших переделок. Например, Калли, одноглазый архаровец из «Пылевых змей», словно бы задался целью постепенно превратить себя в воина огня. У ветерана явно были технические способности, и он сумел даже починить прицельную оптику в захваченном шлеме. Многие беспринципные конфедераты сменили лазганы на более легкие и мощные карабины янычар, а Калли расхаживал с целой рельсовой винтовкой.