Кастет. Первый удар
Шрифт:
С Сергеем Ладыгиным жизнь свела не за классной партой, а в другой школе, безжалостной и кровавой, имя которой — Афган. Были они ровесниками, в одном звании — старлеи, и встретились в кабульском госпитале, куда старшего лейтенанта, комвзвода Алексея Костюкова привезли после безумного ночного налета на спящий, включая часовых, спокойный, вроде бы тыловой, гарнизон. Старший лейтенант медицинской службы Сергей Ладыгин был дежурным врачом и, в отсутствии хирурга, сделал Кастету операцию, которая, как выяснилось позднее, спасла тому жизнь.
С Ладыгиным они встретились снова через пару лет. К тому времени Кастета комиссовали, а Ладыгин, окончив адъюнктуру при Военно-медицинской академии, вышел в запас в звании майора медслужбы и успешно работал ведущим гастроэнтерологом в престижной частной клинике на Большом проспекте Васильевского острова.
Так что с друзьями у Кастета все было в порядке, друзьями он гордился, да и приятелей было, как говорится, немерено — записная книжка в кожаном переплете, которую ему подарила при выпуске из Петродворцового военно-спортивного училища одна из подруг (записав там на первой странице свой телефон), распухла от адресов, имен, телефонов парней, с которыми он учился в Пет-родворце, «служил» в сборной олимпийского резерва, воевал в Афгане…
В отличие от своих благополучных друзей, у Кастета на гражданке было больше выходных. Не смог он, вернувшись из Афгана, найти себя в новой жизни. Сначала друзья-спортсмены устроили его в охранную фирму с громким названием «Скипетр», оказавшуюся на деле филиалом колдобинской группировки, не столько охранявшей, сколько грабившей мелких ларечников и торговцев.
Съездив пару раз на стрелки, где спорные вопросы разрешались количеством крепкотелых бойцов и числом стволов при них, Кастет ушел оттуда — другие были у него представления о разрешении споров. Отпустили его, правда, неохотно — особых секретов колдобинцев он узнать, конечно, не успел, но наличие в бандитской бригаде боевого офицера-афганца, к тому же мастера спорта по боксу, изрядно поднимало престиж бригады, выделяло ее среди прочих. Прочие состояли большей частью из шпаны, качков с тупыми бычьими глазами и несуразно могучими шеями, словно взятыми напрокат у каких-то других людей, уж никак не меньше трех метров ростом, а также каратистов, которых в массовом порядке пекли доморощенные сэнсэи в наскоро отремонтированных подвалах.
Каратисты были как на подбор сухощавы, вертки и решительно непригодны к рукопашной схватке, но часто говорили непонятные Кастету слова «маваси», «маягири» и «кавасаки», а также к месту и не к месту восклицали: «Кья!»…
Каратистов охотно били все — не признающая никаких правил шпана, спортсмены, прошедшие соленую школу изматывающих тренировок и настоящего, Большого спорта, уголовники, испытавшие на своей шкуре кровавое месиво лагерных разборок, а также случайные прохожие, если каратисты невзначай проходили мимо пьяной уличдой драки…
Не били их только каратисты из соперничающих группировок, тут их схватки заканчивались вничью, бригадиры, с удовольствием понаблюдав за мельканием рук и ног и послушав звонкую японскую речь, растаскивали бойцов по машинам и оставались перетирать свои дела один на один, потому как на серьезные разборки каратистов не брали, от греха подальше отсылая их куда-нибудь за город, шашлыки готовить например, что, впрочем, у тех получалось не очень здорово — не японская все ж таки пища…
Когда Кастет заявил о своем желании уволиться из «Скипетра», его вызвал к себе авторитет, как понял Леха, один тех людей, что стояли во главе колдобинцев. На роскошном джипе Леху отвезли в гостиницу «Пулковская», где обычно обедал авторитет, отвели в отдельный кабинет и оставили один на один с немолодым уже мужчиной в дорогом, похоже, шитом на заказ, костюме. Мужчина в одиночестве сидел за столом, накрытом, судя по всему, на двоих.
— Садись, покушай, — сказал он Кастету.
Леха замялся, он готовился к непростому разговору, может быть — даже к драке, а тут вроде как старый друг приглашает его к столу.
— Да я не голоден, — выдавил он из себя.
— Сразу видно, не из наших ты, — одними губами улыбнулся мужчина.
Грубое, словно плохо обработанное, лицо оставалось неподвижным, звериные глаза внимательно изучали Кастета.
— Знал бы, сколько людей мечтают даже не пообедать, а просто посидеть со мной за одним столом, а он — не голоден!
Он еще раз улыбнулся, и от этой улыбки Кастету стало не по себе.
— Спасибо, — сказал Леха, сел на крайчик стула и подвинул к себе тарелку с чем-то необычайно аппетитным на вид и пахнувшим так, что у Кастета не было слов, чтобы описать щекочущий его ноздри аромат.
— Ты кушай, кушай, — сказал мужчина, — а я пока на тебя посмотрю, да и ты на меня. Может, когда еще доведется встретиться.
Мужчина откинулся на спинку стула и закурил дорогую, вкусно пахнущую сигарету.
— Не помешает? — вежливо спросил он.
— Нет, нет, что вы, — совсем смешался Кастет.
С каждой минутой он чувствовал себя все более неуютно — он не знал как себя вести, что говорить, он не контролировал ситуацию, а такого быть не должно, ни на ринге, ни в бою, ни в жизни — этот урок Кастет выучил твердо! Поэтому он с преувеличенным аппетитом принялся за неведомое блюдо, краем глаза изучая своего собеседника.
Мужчина напротив был немолод и, что называется, терт жизнью, он был опытен каким-то ужасным, кровавым опытом жизни и излучал уверенность, от которой Кастету стало не по себе. Случалось ему несколько раз выходить на ринг против соперника, от которого исходила такая же непреломимая уверенность в себе, и эти бои Кастет проигрывал, хотя был совсем не плохим бойцом.
— Ну, что, покушал, посмотрел, теперь — поговорим.
Кастет отложил вилку.
— Слышал — уходить ты от нас собрался, — даже не спросил, а как бы утвердил мужчина. Кастет кивнул.
— И чем же мы тебе не глянулись? Может, денег мало, так ты скажи, знаю, жена молодая — ей цацки всякие нужны, баба, понятное дело, дите опять же растет малое, ему питание там детское надо, памперсы-ползунки всякие, все денег стоит, я понимаю, так что скажи — сколько получать хочешь?
Кастет пожал плечами:
— Не в деньгах дело.
— А в чем? Ты скажи, в чем? Мне это знать надо, — мужчина даже подался вперед, — я, понимаешь, хочу, чтобы меня хорошие люди окружали, чтобы не продали меня за бабки эти сраные, ты вот, знаю, — не продашь, а все-таки уходишь. Почему?
Кастет опять пожал плечами:
— Не знаю, не могу сказать, не мастак я говорить и слов нужных не знаю. Плохо мне у вас, страшно.
— Тебе страшно?! Ты ж войну прошел, людей убивал, и тебя убить могли, ранен вот был — знаю, чего здесь-то бояться?! Опять же боксером, говорят, знатным был, чемпионом…