Касьян остудный
Шрифт:
— Двери-то, окаянные.
Сам Егор в одной рубахе, босый, сидел на опрокинутом ведре и подбрасывал в железку дровца. Прожаренная у огня бородка его кротко замаслилась и курчавилась вся в малиновом жару, глаза весело вспыхивали; тонкие руки совались в затаенно-радостном беспокойстве.
— Взошел — до снегу еще было — взошел и прямотко без разговорчиков к столу, — уж раз пятый брался Егор рассказывать о перекупщике Жаркове. — Сел и ногу на ногу, который. Вот так-то вот. Здравствуй, говорит, товарищ Бедулев. И руку мне. А сам весь обретый да розовой, а на пальцах перстень, не соврать бы, золотой. Даже торопко мне сделалось,
— Он вовсе и не показывал тебе, — поправляет мужа Ефросинья с полатей, и Егор рад, что его прервала жена, потому что дальше он не знает, о чем рассказывать, и умолкает. Зато ребятишки, затаившиеся от восторга, замахали на мать, зафыркали:
— Да ну ты, мамка, какая прямо.
В притихшей избе вдруг въяве услышали, будто на улице взвизгнул санный полоз, и за окном заскрипела стылая дорога. Шли тяжелые возы. Мужики вскинулись, стали искать шапки, опрокинули помойное ведро. От шума проснулся Яков Умнов, задремавший на лавке, и первый выскочил на улицу. Дежуривший у ворот милиционер Ягодин остановил мужиков, и на дорогу вышли кучно, но степенно, хотя и горячились в нетерпении.
— Стой, ни с места, — крикнули в несколько голосов и обвисли на конских мордах, начали дергать за вожжи и повода.
В головных розвальнях на мешках, притрушенных сеном, сидели Титушко и сам Михаил Ржанов.
— Кто таков? — крикнул Титушко мужикам и, отдав вожжи Ржанову, решительно спрыгнул на снег: — Кто таков? Перепились никак, а!
— Властью Совета обоз арестован. Отыдь от саней!
— Это как отыдь? — Титушко снизу вверх махнул кулаками вразброс, и двое покатились на дорогу. Державший под уздцы лошадь Яков Умнов метнулся было в сторону, но Титушко поймал его за воротник и начал трясти:
— Нешто власти ночью шерстят по дорогам, а? На то день есть. Есть день или нету? Господи, прости. — Он так швырнул Умнова, что тот перелетел канаву и ткнулся в снег.
Последним — пока обулся — из ворот выскочил Егор Бедулев, на бегу не попадая в рукав полушубка. Увидев драку, выломил из огорожи кол и прямо к головным розвальням. Перепуганный Ржанов сполз с мешка и выстрелил из ружья наугад. Поняв, что произошло непоправимое, бросился бежать, но его остановил милиционер Ягодин, державший под наганом перекупщика Жаркова.
На последнюю подводу налетел Ванюшка Волк и ехавшую на ней Машку растрепал всю, порвал у ней шаль. Машка сперва запуталась в тяжелом ржановском тулупе да и не сразу поняла, что происходит, но когда услышала треск своей новой шали, вмиг остервенилась и начала бить Волка по лицу увесистым кнутовищем.
На исходе ночи подводы ушли в город. Милиционер Ягодин сопровождал арестованных Жаркова и Михаила Ржанова, поникших и покорных. В обозе увезли Егора Бедулева, которому в мякоть левого бедра попало несколько дробин.
Через два дня милиционер Ягодин вернулся в Устойное, арестовал Титушка и тоже увез в город. Машка провожала его до Вершнего увала и не
XVII
Ночное происшествие в. Устойном Мошкин расценил как наглую вылазку сельских эксплуататоров-мироедов.
«Дело это совсем неслучайное, — по его настоянию писала местная газета. — В Устойном кулацкие элементы вообще чувствуют себя вольготно. Они проникли в сельский Совет, в кооперацию — от них не стало житья бедноте. А новый факт говорит за полное распоясывание кулака, который переходит к открытой вооруженной борьбе, с применением оружия. От вражеского выстрела из-за угла едва не погиб сельский активист Егор Бедулев. От кулацких пособников пострадало еще несколько человек из актива. Надо наконец спросить, до каких пор будет спустярукавное отношение к врагам Советской власти?»
Пришло много писем с требованием жестоко покарать кулацких выползков. Были и такие, в которых настаивали на показательном процессе. Но суд был обычный, и Ржанова осудили с конфискацией кулацкого имущества. Титушку за слепое участие во вражеской вылазке дали полгода принудиловки.
На третий день после суда в село Устойное приехал следователь Жигальников, чтобы произвести опись конфискованного имущества в опустевшем доме Ржанова.
Неженатый сын и вдовая невестка Ржанова сразу же исчезли из села, как только с обозом взяли отца. Жена и дочь Настя с помощью Машки продолжали вести большое хозяйство.
После всех этих событий к Ржановым пришел Ванюшка Волк и за бутылку самогона выложил им все сельсоветские «секреты», пугая женщин выдуманными страстями:
— Какую еще холеру высиживаете? По политической статье притянули вашего Мишку и вас следом закатают. Родня не из девятого плетня. Не рушьте только хозяйства, а сами сгиньте к дьяволу. Я у вас не был, ничего вам не сказывал. И знать вас не знаю, кто вы такие и откуль. Всегда так говори… Ежели все в цельности останется, никто вас не хватится, будто и не было вас на белом свете. Сгинули, и черт вас взял.
Ванюшка выпил, закусил поданным сальцем прямо с ножичка — хозяйка в волнении забыла о вилке. Поддержав себя сразу двумя стаканами, Ванюшка завеселел и, удивляясь, почему вместе с ним невеселы хозяева, стал носить неподвижную голову по дому, заглядывать во все углы, даже в хозяйскую спаленку проник.
— Ты потерялся, что ли, Ванюшка? У Ржановых ты, очнись-ко. Дверь — так вот она, — тяжко недоумевала Настя.
— Тихонько только. Контора здесь будет колхозная. Шкапчики ваши для бумаг разных-всяких как тут и были. Столы, чтоб сидеть и писать. Меня в главные писаря посадят, меж нами только.
Это было в полдень, а ночью дом Ржановых опустел. Утром голодная скотина истошным ревом так и взяла сердца устоинцев. Машка за день до этого ушла в Ирбит на свидание к Титушку. Наконец, по распоряжению Якова Назарыча Умнова за скотом стал ухаживать дед Филин, а дом со всем имуществом заколотили досками.
Следователь Жигальников, милиционер Ягодин, понятые, сельсоветчики и сам председатель Умнов открыли уже простывший дом и удивились, как жили Ржановы. В доме не было ни одной железной кровати. Столы и стулья грубой домашней работы, настенные коврики самотканые, одеяла лоскутные, подушки в холщовых наволочках.