Ката - дочь конунга
Шрифт:
— Он обещал прийти сюда, — сказала Вася, — сегодня. У него день рождения сегодня. Он сказал, что в двадцать лет первый раз это случилось. Я тогда думала… с женщинами… А сейчас понимаю, что он имел ввиду.
Маша не слушала, она крутила головой, пытаясь увидеть парня, похожего на себя.
Она увидела и, почему-то, сразу узнала его, словно видала раньше. Группа молодых людей привлекла внимание окружающих, ввалившись из боковой аллеи. Виновник торжества одной рукой тащил за тонкое запястье худенькую стройную девушку в коротком платье, а другой нес какую-то конструкцию. Маша присмотрелась — в руке именинника был квадрокоптер, сложный, с камерой на пузе.
Маша медленно открыла глаза. Парень подбежал, подобрал игрушку, повернулся к ней.
— Извините, — произнес он с сожалением, — я не хотел, правда!
Маша смотрела на своего прадеда и пыталась увидеть в нем себя. Темноволосый и кареглазый, ей казалось, он совсем не походил на нее, зеленоглазую блондинку. Только было что-то… Что-то неуловимое, знакомое, Маша не могла увидеть, что это, но чувствовала.
— Ничего страшного, — произнесла она негромко, — все обошлось.
В это время подружка прадеда, целых пять минут не получавшая внимания, оживилась, и протяжно позвала:
— Ваня!
Парень еще раз извинился, развернулся и побежал к друзьям.
— Поехали, — вдруг произнесла Вася, — поехали скорее отсюда.
— Ба, — Маша наклонилась к уху прабабки и прошептала, — он клевый!
— Поехали! — в голосе бабки вдруг проявился металл, — незачем это все!
Маша взяла коляску за ручки, покатила по дорожке. Она выворачивала голову, напоследок пытаясь ухватить людей у фонтана. Когда они вошли в аллейку, Вася попросила остановиться.
— Вот, — сказал она, открывая ладонь, — это тебе. Наследство. Я чувствую, в тебе это тоже есть… От него…
Маша взяла мешочек, развязала его и вытряхнула содержимое на ладонь. Это были два кольца. Большое зеленое и поменьше, с голубым прозрачным камнем. Почему-то она даже не удивилась этому. Ее кольца лежали в сумке, той, что сейчас висела через плечо. Она надела кольца на пальцы левой руки, и они пришлись совершено по размеру.
Вася уронила руку, будто бы, отдав кольца, она потеряла всю энергию. Маша защелкнула сумочку, положила Васе на колени, взялась за ручки коляски и покатила дальше. Они вышли из парка. Мужчина сидел в машине, увидев их, вышел, открыл дверь.
— Нагулялась, бабуля? — спросил он нарочито весело, — поехали до дому, до хаты?
Вася не ответила. Маша подвезла коляску к машине, готовая вкатить ее внутрь, и тут из Васиных рук выпал ридикюль.
Маша ойкнула.
— Сейчас, подниму, — сказала она и наклонилась за сумкой.
— Держи, — произнесла она, распрямившись, и замерла.
Вася сидела, чуть привалившись набок, глаза ее были полузакрыты, руки неестественно расслаблены. Маша придушенно ахнула, мужчина обернулся, оценил ситуацию, бросился к коляске. Приложил пальцы к шее пожилой женщины. Поняв, что случилось, он на секунду зажмурился, потер ладонью лицо.
— Девочка, — сказал он, — иди садись вперед. Я все сделаю.
30
Васю похоронили на следующий день. Бабушка Тамара и мама отчаянно рыдали, сморкаясь в платочки, папа угрюмо сидел рядом и только поглаживал маму по плечу. А Маша совсем не плакала. Ну не было у нее слез и все тут. Ей казалось, Вася завершила какое-то очень длинное путешествие, и теперь прилегла отдохнуть. На кладбище она равнодушно смотрела, как опускали гроб, как кидали землю, как закапывали. Ее все это совершенно не трогало. Все это — гроб, дурацкие венки из искусственных цветов, поминки в столовой санатория — не касались Васи, не имели к ней отношения.
Маша жила в Зеленом Городе почти две недели. Мама с папой уехали на третий день. Мама снова плакала, просила Машу позаботиться об осиротевшей бабушке. Маша кивала, а сама с нетерпением ждала, когда же мама наконец сядет в автомобиль, откуда уже многозначительно поглядывал терпеливый папа. Наконец она села, долго махала из окна, пока машина не скрылась за поворотом.
Маша вошла во двор, закрыла калитку. Она хотела идти в дом, но увидела за забором белую косынку и пошла в огород. Бабушка Тамара, как обычно, стояла, согнувшись над грядкой.
— Трава сама себя не выполет, — будто извиняясь сказала она, — вон помидоры заросли.
Маша присела на корточки с другой стороны гряды и. подражая бабушке, начала выдергивать мелкую поросль сорняков.
— Бабуль, — заговорила она первой, — ну ты как теперь одна-то, а?
— Да как… Как-нибудь, — ответила баба Тамара, — ремонт сделаю, Юрка обещал материалы привезти, рабочих найму. В будущем году надо крышу перекрывать, забор новый ставить…
Бабушка долго перечисляла планы относительно ремонта и переустройства усадьбы. Казалось бы, это не имело никакого отношения к Машиному вопросу, но Маша понимала, что имело. Баба Тамара не умела сидеть без дела. Сейчас, когда Васи не стало, она придумывала себе занятия, чтобы не завянуть от тоски.
— А может… — Маша задумчиво посмотрела на бабушку, — в город переедешь? Попроще будет.
— Да куда уж я поеду, — махнула рукой бабушка, — нельзя дом бросать, вон какое хозяйство у меня. Да и за могилкой надо ухаживать…
Маша кивнула, она понимала, что ушедшая Вася держит бабушку Тамару не меньше, чем живая.
А давай-ка баньку истопим! — вдруг переключилась бабушка, — помоемся, попаримся, веничек свежий тебе заварю.
Она живо исполнила задуманное. В воздухе запахло дымом. Маша сидела на крыльце и смотрела, как суетится бабушка, доставая из сарая подсушенный березовый веник. Веник мгновенно напомнил о Светиславе, а с ним и о его брате и купальской ночи, проведенной в княжеской бане. Маша почувствовала, как низ живота сжался в тугой комок. Ощущение прикосновения тел всплыло в мозгу так ярко, что у нее закружилась голова. Это было так прекрасно, и так… возбуждающе.
— Машуля, бери желтое полотенце, — бабушка подошла, а Маша даже не услышала, как, — ты чего это?
Маша открыла глаза. Оказывается, все это время она сидела, зажмурившись.
— Ничего, — Маша стала с крыльца, — просто так хорошо тут, так спокойно.
Она взяла большое банное полотенце, разделась в комнате, бросив трусики и лифчик на пол, надела старенький халатик на голое тело. И снова знакомые ощущения. Это было невыносимо. Хотелось не просто плакать, было желание закричать в полный голос.