Ката - дочь конунга
Шрифт:
Чаще приходили весточки от Каты, которая, пристрастившись к эпистолярному жанру, много и вкусно писала о своем житье-бытье, и от Маши требовала того же. Это, ненадолго, отвлекало Машу от тоски по Светозару. Каждый раз, заканчивая письмо, Маша звала Кату в гости, хотя и знала, что вряд ли жена ладожского посадника отправится в столь дальнее путешествие одна.
Между делом отпраздновали свадьбу Мала и Пламены. Эта свадьба не была грандиозной, но радости и добрых пожеланий долгой жизни и многочадия было нисколько не меньше. А спустя совсем малое время выяснилось, что Пламена беременна. Об этом, радостно смущаясь, призналась сама служанка, а на вопросы о сроке отвечала сбивчиво, пряча глаза, потому что женой Малу она стала именно тогда, когда и Маша стала женой Светозару, то есть летом, в Иванов день. Мал же, наоборот, нисколько не смущался
По первому снегу прискакал гонец от князя. Его видели в городе и дворовые тут же принесли весть. Обрадованная Маша, нетерпеливо покусывая заусенец, металась по дому в ожидании привычного уже письмеца. Устав беспокоиться, она послала мальчика-слугу узнать. Мальчишка прибежал вскоре и сообщил, что гонец от князя привез-таки письмо и ей, но ему, по сугубой неважности звания, письмо не отдали, а привезет его сам княжеский посыльный.
Посыльный, действительно, появился. Услышав топот копыт во дворе. Маша выбежала на крыльцо сама, полураздетая, а следом за ней торопилась Пламена с шубкой в руках. Получив чехольчик с письмом, Маша прижала его к груди, приказала слуге отблагодарить за доставленную радость, и вернулась в покои.
Письмо было не от Светозара. Это Маша поняла сразу, как только развернула пергамент. Корявыми буквицами, ставя кляксы, писал Ратибор. До сих пор сын Светозара неизменно передавал Маше пожелания здоровья, и это было приятно. Почти Машин ровесник, Ратибор на ее глазах из взбалмошного мальчишки превратился в приятного серьезного мужчину.
Маша всмотрелась в письмо. "Матушка боярыня, поздорову тебе. Пишет тебе Ратиборка, глупый боярич…" Она улыбнулась, представив, как Ратибор сосредоточенно склонившись над пергаментом и пачкая пальцы, пытался шутить. "У нас все, слава богу, хорошо, жена моя, Улиана Доброжировна, счастлива, ждем мы первенца ко сходу снега." Вот это была новость так новость! Маша даже обрадованно хлопнула в ладоши. "А пишу я тебе, матушка, затем, что захворал наш батюшка, твой супруг". Почувствовав неладное, Маша сжала пальцы так, что краска тут же отпечаталась на коже. "Как приехали мы в стольный Киев, батюшка и захворал, начал дюже кашлять, совсем не ест ничего, исхудал. Князь, видя недуг, прислал лекарей, но батюшка лекарей прогнал и лечился баней, однако, не помогло ему. Сам стал злой, а как в баню сходит, так стонет от болей, говорит, что выкручивает ноги. Если можешь, приезжай, боюсь, не застанешь его живым, ибо плох совсем, ночами весь в поту и кричит, слуг гонит и не велит себя жалеть, хотя старые люди говорят, что вскорости кончится боярин, отсохнут ноженьки и остановится сердце."
Пламена, превратившаяся из шустрой девки в расплывшуюся бабу, вскочила с лавки, на которой сидела, размеренно перебирая жемчуг, которым Маша собиралась вышивать пояс для Светозара.
Берестяная коробка соскочила с колен и разноцветный перламутровый жемчуг полился по подолу и рассыпался на полу. Маша кричала так, что кровь стыла в жилах. Пламена вбежала в покойцы и увидела хозяйку, метавшуюся из угла в угол. Остановившись, Пламена поклонилась, насколько позволял вспухший живот.
— Чего изволишь, матушка?
Маша обернулась, и Пламене захотелось прикрыть лицо руками, настолько взгляд боярыни был страшен.
— Мала зови, — коротко приказала Маша, — и найди лекарку, которая Забаву в прошлый раз от простуды вылечила.
Пламена, почувствовав важность приказанного, выскочила в сени. Маша присела на лавку, схватилась за голову. Не прошло и пяти минут, в горницу ворвался Мал.
— Приказывала прийти, боярыня? — парень выглядел настороженным, жена, захлебываясь, пересказала, что видела сама и велела поспешать.
— Да, — Маша снова вскочила, — готов ли ты, Мал, поехать в Киев?
Вопрос был не просто странный, а очень странный. Но Мал утвердительно кивнул.
— Поеду куда прикажешь, боярыня.
— Хорошо, — кивнула Маша, — будешь меня сопровождать.
— Ты собралась путешествовать? — удивился Мал, — так я велю поезд закладывать, да провизию надо приготовить, да коней на смену…
— Нет! — Маша остановила его взмахом руки, — некогда нам поездом, быстрее надо. Поедем с тобой вдвоем. Игреню для меня пусть приготовят, и ты возьми лучшего коня. И двоих на смену.
— Что случилось, матушка? — тихо спросил Мал. Такой решительной он не видел Машу ни разу.
— Боярину плохо, — коротко ответила Маша, — медлить нельзя. Собирайся.
Этой же ночью, навесив на сменных коней сумы с припасами и водой, двое путников покинули город. Они заплатили сонной страже, чтобы те открыли ворота. Стражники, подумав, что запрет на ночное открывание ворот работает только для тех, кто хочет войти, а не выйти, разумно решили не препятствовать двум молодым мужчинам покинуть Новогород. Маша, сидя в мужском седле, мысленно благодарила Пламену, которая придумала нарядить ее в мужские одежды. Близнецы, узнав причину столь скорого отъезда мачехи, тут же притащили свои лучшие меховые штаны.
— Спаси батюшку, — просили они, прощаясь.
— Берегите себя, — Маша поцеловала всех по очереди и повесила на плечо суму со снадобьями, которые принесла старуха-лекарка.
Им предстоял долгий путь.
50
Холодный ветреный ноябрь, не зря называемый здесь полузимником и бездорожником, совсем не помогал путникам, а наоборот, всячески препятствовал им. Маша, недавно мнившая себя искусной наездницей, и гордившаяся тем, как быстро и ловко она освоила верховую езду, готова была рыдать от боли. Спина затекла, а ягодицы онемели до жгучих мурашек. Умница Игреня чувствовал состояние хозяйки и старался идти плавнее, но все равно, Маша мечтала только об одном — скорее бы спуститься на землю. Мал, привыкший к долгим переездам, заметил ее страдания, и предложил переночевать в как раз удачно подвернувшемся селении. Со стоном она сползла с коня, позволив парню отнести себя на руках в избу, там рухнула на лавку и уснула, не дождавшись скудного ужина.
Утром было еще хуже. Настрадавшееся тело отказывалось не то что идти, а даже сидеть. Ее будто отхлестали палками, болела каждая клеточка тела и хотелось просто умереть, не вставая с места. Маша подняла страдающий взгляд на Мала, который стоял напротив и был свеж, будто не скакал по холодному колючему ветру весь вчерашний день. В руках его покачивались сумка с лекарствами и пара плетеных баклажек со свежей водой.
— Может не поедем? — с жалостью в голосе спросил Мал, — отлежишься мальца, а потом и дальше в путь?
— Нет, — Маша помотала головой, — не будет он там ждать, пока я отлеживаюсь, пошли!
Она усилием воли заставила себя подняться, чуть покачнулась, схватившись за поясницу, и, сдержав стон, вышла в низкие двери.
Конь перебирал ногами, ждал, когда его оседлают. Мал подсадил Машу, и она с каким-то злобным удовлетворением отметила про себя, что седло уже не кажется таким чужим. Пожалуй, к концу пути она совсем с ним сроднится. И снова перед ними были белые от снега поля, хвойные леса, сквозь которые было страшно проезжать, и опять поля, поля, поля, дороги, редкие поселения, где добрые люди давали им возможность передохнуть. Маша потеряла счет времени, она, как доктор Айболит из детской сказки, шла все вперед и вперед, думая об одном — хоть бы он дождался ее, и всячески гоня от себя мысли, что может случиться непоправимое. Этот переход, длиной в четырнадцать дней, Маша запомнила на всю жизнь. Потом, много позже, она будто со стороны смотрела на себя, и удивлялась собственной решимости, силе и отваге. Хотя, конечно, эта сила шла не от нее. Она шла от Мала — верного друга, товарища, почти брата. Это он согревал ее между переходами у костра посреди леса, это он разогнал стаю волков, рыщущих добычи, он кипятил ей травяное варево и отпаивал после дня пути по неожиданному в это время морозу, густо смазывал обветренное лицо гусиным жиром, смеялся над ее видом и развлекал побасенками. Это он вдруг из тонкого юноши превратился в отважного воина, когда они напоролись на лесных разбойников. Трое лихоимцев так и остались лежать бездыханные посреди засыпанного снегом леса, еще двое, бросив товарищей, ушли, но запомнили парня навсегда. Сам Мал отмахивался от Маши, желающей перевязать заплывающую от глубокой раны скулу.