Катаклизм внутри, Катаклизм снаружи
Шрифт:
Следующие на очереди мы…
– Заметили? Пули не растворяются в нём! – крикнул переводчик.
До журналистов всё-таки дошло происходящее. Женская их часть начала истошно орать, мужская, судя по интонациям – ругаться. Желание жить накрыло бедолаг с головой, но отказывающий разум не придумал ничего лучше паники. Если прежде они пытались оказаться поближе к шквалу, то теперь устремились в голову автобуса, стараясь максимально увеличить расстояние. Про злобных русских, спятившего офицера и мёртвую полячку, само собой, все моментально забыли, так же, как и о необходимости
Однако нас, замерших с оружием наизготовку, всё это уже не касалось.
– ОГОНЬ!
Артёмов зажал гашетки станкового пулемета, заполняя транспорт оглушительным стаккато и звоном гильз. Пальцы сводило судорогой на спусковых крючках, пули ослепительными звездами уносились во мглу, кто-то орал, кто-то визжал, кто-то ругался, но черная всепоглощающая волна даже и не думала останавливаться под нашим напором. Мы опустошили по магазину и спешно перезарядились. До неминуемой смерти оставалась пара вздохов. Стиснутые зубы болели от напряжения, плач и крики гражданских перешли на какой-то совершенно новый, животный уровень.
Я растворился в безумии Города, расплавился под его обжигающим взглядом. Страх сдавил глотку, лёгкие судорожно пытались вдохнуть немного воздуха, но у них ничего не получалось. Я задыхался. Автомат выскользнул из рук.
«Нет, я не должен здесь умереть! Я не могу здесь умереть! Только не в Городе! Пожалуйста!»
Мечущийся по салону взгляд зацепился за что-то белое, лежащее на полу среди снующих туда-сюда ног. Сфокусироваться никак не удавалось, но я всё же понял, что это такое. На полу, лицом в мою сторону, лежала случайно застреленная Протасовым журналистка. В выражении её лица не было ни капли страха. Потрескавшиеся обветренные губы улыбались, безжизненный взгляд упёрся прямо в меня… Из выходного отверстия на переносице, оставленного пистолетной пулей, сочилась кровь.
Неожиданно до нас долетел пронзительный свист…
– Наши! – выкрикнул Козлов и зашёлся в безумном смехе.
Он оказался прав, внутри вала один за другим раздавались приглушенные взрывы. Ослепительные вспышки пламени расцветали в пылевом месиве и тут же тухли. Артиллерия поливала ужасающее атмосферное явление из всех орудий. Шквал черного песка замедлился, сжался, словно отступая от добычи, оказавшейся ему не по зубам. Вместе с многочисленными взрывами на лицах участников экспедиции вспыхивали радостные улыбки.
До слуха донёсся усиливающийся свист падающих снарядов, но я не слышал его, так же как не слышал свирепого рёва бушующей неподалёку бури. Всё мое внимание было приковано к неуместной улыбке лежащей между сиденьями журналистки…
– Он того и гляди ласты склеит, зря стараешься…
– Тебя забыл спросить, сопляк. Бабу будешь свою учить.
– Думаешь, раз прошляк65, то можно всё?
– Да сколько можно собачиться…
– А тебя никто не спрашивал! Дед, отдавай луковицу, я жрать хочу!
– Руки убрал, козёл!..
– Да я тебя за козла!..
– Рядовой Селезнёв! Селезнёв! Бегом к рации!..
Я ползу по стонущему ковру из человеческих тел, пробираясь под перевёрнутыми сиденьями пассажирского салона… Ползу в головную часть автобуса, к рации…
– ОТСТАВИТЬ!.. Инфракрасный спектр, что-то…
Нет, я не могу умереть здесь…
ОГОНЬ!..
Лицо лейтенанта покрылось слоем свежей крови, сочащейся из разбитой брови. Кровь… Кровь повсюду: на осколках бронированного стекла, на камуфляже солдат и объективах фотоаппаратов…
– Скала, Скала, я Турист, как слышите меня, я Турист, приём! Машина в населённом пункте, берёза, триста сорок один, четыреста двадцать два по улитке пять!..
– Тихо, тихо, сынок, – кто-то поглаживал меня по волосам, судя по голосу, женщина. – Успокойся, успокойся, всё хорошо…
Стоило вдохнуть затхлого воздуха, как по горлу наждаком прошёл приступ сухого кашля, а следом за ним заглянула на огонёк пульсирующая головная боль. Я попытался сесть, но невидимые в темноте руки тут же вернули мою голову обратно на колени.
Суставы ныли, словно в стыки между костями насыпали песка, нос намертво заложило.
– Где я?
– Всё хорошо, сынок, всё хорошо… – ответил женский голос. – Теперь всё будет хорошо, мамочка здесь, мамочка больше никому тебя не отдаст…
– Совсем баба д-д-д-двинулась, – послышался неподалёку заикающийся старческий голос. – Что творится-то…
Кое-как вырвавшись из цепких рук незнакомки, я сел на скрипучей кровати:
– Где я? Кто вы такие?
– Тихо, придурок, а то вертухай66 услышит! – раздался из темноты мужской голос.
– Ты и так тут наг-г-г-говорил д-д-д-достаточно, послушай у-у-у-умных людей.
Где-то неподалёку раздался протяжный скрип открывающейся двери, послышались приближающиеся шаги.
– Ну, чепушня, накликал, – зло прошипел ещё один, ранее молчавший, совсем ещё молодой голос.
Шаги становились всё ближе, вспыхнул свет керосиновой лампы, озарившей помещение подрагивающим оранжевым светом. Одну из стен комнаты заменяла металлическая решётка, через которую на нас смотрел человек с поднятым над головой фонарём.
– Ну чё, животные? Выспались?.. О-о-о-о! И солдатик проснулся? – голос был глухим из-за надетого на голову противогаза с уходящим в подсумок гофрированным шлангом. – Эй, Стас! Тут солдат очнулся! Вести его?
Где-то неподалёку раздалось недовольное бормотание, из темноты донёсся ответ:
– Бабу веди, Роза Андреевна так сказала.
– Бабу, так бабу… Ты мне поможешь, не?
– Иду, иду, чё разорался…
В свете лампы я, наконец, смог разглядеть помещение, в котором оказался: каменная коробка примерно четыре на четыре метра, единственным интерьером которой являлась металлическая кровать с лежаком из ржавой мелкоячеистой сетки, издававшей при каждом моём движении сильный скрежет. Рядом сидела женщина с деформированным длительным алкоголизмом лицом, возраст которой смог бы определить разве что патологоанатом. По телу пробежала дрожь отвращения: бардовую синтетическую куртку женщины покрывали засохшие пятна чего-то омерзительного, напоминающего рвоту, штаны поблёскивали маслянистыми пятнами, – одежда сидела на неизвестной, как мешок на швабре, и, судя по всему, была снята с чужого плеча. Не обращая внимания на человека в противогазе, собирающегося увести её, пропитая насквозь баба рассматривала раздувшиеся кисти рук.