Катаклизм внутри, Катаклизм снаружи
Шрифт:
Пытаясь убежать от навалившегося ужаса, я с головой зарылся в снег…
– ШТЫКОВ! ИВАНОВ!..
Это всё моя вина, почему я остался жив, а они – нет? Зачем Город пощадил меня? Почему я не умер там, вместе со всеми? В проклятом автобусе, ставшим нам братской могилой!
– ШТЫКО-О-ОВ!!!
Темнота снега осыпалась, словно я достиг потолка пещеры. В лицо пахнуло запахом корицы и спёртым тёплым воздухом. Свет, ударивший по глазам, прожёг сетчатку насквозь, мгновенно ослепляя… Угасающий рассудок уловил грохочущий где-то высоко над землёй удар, так похожий на звук барабана с плохо натянутым полотном…
Шум рокотал и усиливался, пока не захлестнул меня, земля сорвалась вниз, а следом за ней полетел и я. Сил кричать
Здравствуй, Город… Давно не виделись…
Я стою у автобуса…
Это мой крест…
Моё проклятие…
Моё наказание…
Я раз за разом возвращаюсь сюда, подобно главному герою того фильма с Биллом Мюрреем. Куда бы ни лежал мой путь, какие отвлекающие факторы не влияли бы на разум – дороги приводили в одно и то же место.
К эвакуационному автобусу…
К остановившемуся времени…
К замершим внутри людям…
Подхожу ближе, стараясь не смотреть в широко распахнутые навстречу фары. Возвращение сына после ссоры и длительной разлуки. Новый срок для преступника-рецидивиста, недавно вышедшего на свободу. Я помню этот страх, помню тяжёлое ощущение безысходности. Как и тогда, в голове кружится всего одна мысль: «Это всё не по-настоящему, это всё не взаправду!..» Мгновенный укол сменился бесконечностью пыток. Лезвие поизносилось, местами покрылось ржавчиной, но раны от него не стали менее болезненными…
Я поднимаю взгляд…
Всё по-старому…
Всё как прежде…
Параноик Сазонов. Водитель. Не садился за баранку, не убедившись в полной исправности вверенного транспорта. Одной рукой сжимает руль, второй тянется поправить съехавшую на глаза каску. Рядом – связист Талонский, совсем недавно сменивший погибшего Пинчука. Чёрт, а я ведь даже не знаю, как его зовут… То ли Олег, то ли Женя. Помню только, что перед выездом он скурил сигареты три, не меньше. Сейчас же парень, скрипя зубами, колдует над радиостанцией, пытаясь сказать кому-нибудь, что мы погибаем. Он так и не смог этого сделать… Один из журналистов, внезапно решивший, что лучше разбирается в войсковой Р-159, уже тянется к радиостанции. Не знаю, что произойдёт потом – я видел лишь последствия в виде потерявшего сознания связиста и громыхающего по металлическому полу короба прибора. Хотя, раскрасневшийся от напряжения американец мог оказаться невиновным в произошедшем – другие представители прессы кажутся опасными в равной степени, вне зависимости от страны производителя.
Возможно, вполне возможно…
Но американца я всё равно грохнул бы. Это не Протасов виноват в смерти полячки, а он! Пусть слетевший с резьбы лейтенант и нажал по дурости на спуск, именно эта скотина ударила Иванова, и именно из-за него тот полез в драку, зацепив Новак…
Хотя, какая разница…
Если в этом автобусе кто-то и заслуживал смерти, то только я…
Потому что…
Потому что именно я…
Потому что именно я убил их…
Потому что именно я убил их всех…
Иду вдоль бронированного бока транспорта, ведя рукой по оранжевой полосе. В пальцы отдаёт нестерпимым жаром сгорающего термита, я вижу красные росчерки, остающиеся на металле от моих прикосновений…
Но чья это кровь: моя или пассажиров?..
Взгляд ползёт по окнам, не задерживаясь на застывших лицах солдат. Мне не обязательно видеть их – достаточно только прикрыть веки, и в памяти всплывает облик каждого военного, вплоть до последней капельки пота. Залейте мне в душу гипс, подождите несколько минут, и вы получите их точные копии. С каждым шагом, с каждым лицом острие всё больнее впивается в грудь. Тоска, перебирая лапками, ползёт к переносице, я силюсь выдавить из себя слёзы, избавиться от щемящей грусти, засевшей внутри, но единственное, на что хватает сил – это тихий скулёж.
Взгляд упирается в последнего из бойцов. Он единственный, кто выронил оружие. Единственный, кто не сражается за свою жизнь. Лицо парня поворачивается, преодолевает безвременье и упирает в меня увеличившиеся от страха зрачки…
Это я, это я… это…
Это кто-то незримый нажимает на кнопку «Play». Реальность пробуждается от оцепенения, и автобус, обдав меня ворохом оранжевых листовок вперемешку с выхлопными газами, уносится вдаль…
Но мой взгляд…
Тот взгляд… что смотрел из хвоста транспорта…
Он никуда не исчезает…
Одна из листовок попадает в лицо, я закрываю глаза, а когда открываю – обнаруживаю себя высоко над землёй. Я слышу ночь, слышу шелест снежинок, слышу тяжёлое дыхание лежащего где-то внизу человека. Он смотрит на меня тем же взглядом: осуждающим, тоскливым, вязким, словно просроченное чувство долга, – но моё внимание приковано к другому существу. Оно притаилось за спиной у лежащего, подменило его тень, словно питающийся за счёт хозяина паразит. Оно ждёт чего-то… Быть может, момента, когда несчастный окончательно сломается.
По городу пробегает цифровой шум, пикселизированная рябь, от которой здания деформируются, разваливаются в пыль и восстают вновь. Улицы оживают, заполняя пустоты бетонным месивом. Холм исчезает в сгустившихся тенях многоэтажек, с рёвом вырывающихся из-под снега.
Город тасует карты…
Город переворачивает поле вверх ногами…
Реальность делает пару шагов по острию, неуклюже взмахивает руками и, едва не потеряв равновесие, успокаивается. Нет больше поля, как нет и высотки: на многие километры вокруг простираются неровные ряды зданий. Испуганный воцарившейся тишиной, я пытаюсь предупредить лежащую на снегу фигуру об опасности, силюсь крикнуть какое-нибудь слово, выдавить хотя бы один звук, но изо рта вырывается лишь завывание ветра, моментально растворяющееся в шуршании снега.
Кто-то тащит по насту сани…
Кто-то приближается…
В темноте я путаю их с представителями Homo Sapiens, но вскоре осознаю допущенную ошибку. Лица скрыты противогазными масками, тела укутаны в чёрные одежды, руки сжимают оружие… Они считают себя людьми… В подобных условиях немудрено ошибиться.
На самом деле, они не люди…
На самом деле, они звери…