Катаклизм внутри, Катаклизм снаружи
Шрифт:
– Тебя де черти носят? Чё долго так?
– Поплохело, дух переводил, – соврал я, не отрывая взгляда от прохода.
В ушах всё ещё стоял смех мёртвой журналистки. Казалось, вот-вот из-за угла высунется объектив её камеры, вновь и вновь расцветая ослепительными вспышками.
– Может, гэта самае, проводницу позвать?
– Нет, не надо. У меня бывает такое, всё нормально, – облизнув пересохшие губы, замотал головой я. – Налей лучше.
Игорь плеснул на два пальца, бормоча что-то и одобрительно улыбаясь, однако эта улыбка быстро испарилась, стоило моей трясущейся руке выбить об стол быструю дробь дном стакана. Белов потупил взгляд, покачал головой и громко выдохнул. Мы выпили, молча, не чокаясь и не закусывая.
– И не такое видели, – водка наждаком прошлась по горлу,
– Долбанный Катаклизм, – повторил за мной Белов, разливая вторую порцию.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ВСТРЕЧА
Он ничего мне не ответил. Поверить не могу! Как это произошло? Почему он не улыбнулся свой фирменной улыбкой, почему не притянул к себе? Мог хотя бы помотать головой, выдумать какую-нибудь глупую историю, сослаться на вероисповедание, закричать, хлопнуть дверью, ругнуться! Да что угодно, лишь бы не это оглушающее молчание!
Помню, как мы стояли напротив друг друга. Я искала взгляд Яна Мицкевича, своего оператора, но тот старательно отводил его в сторону. Руки парня слегка подрагивали от ежедневного изнуряющего напряжения. Глаза воспалены, за сеткой кровеносных сосудов практически не видно белков. Бессонница началась у него с самого приезда, а те редкие моменты, когда он всё же забывался сном, не приносили ничего, кроме кошмаров. Сколько раз я просыпалась от его криков и дикого скрежета зубов, столько и уговаривала вернуться в Варшаву, но Ян лишь отшучивался, мол, вдруг его ненаглядная Юля найдёт себе оператора посимпатичней. Дурачок, какой же он дурачок…
Со временем Ян стал стыдиться, что девушка оказалась куда выносливей молодого и сильного парня. В Spoleczna Akademia Nauk21 у него были более высокие оценки, там он был любимчиком преподавателей, активистом общественной деятельности и никогда не терял оптимизма, даже в самых безнадёжных ситуациях. Девушки, все без исключения, таяли под взглядом его пронзительных голубых глаз, завистливо косились на спортивно сложенную фигуру, шли на всевозможные уловки, пытаясь познакомиться, но этот высокий обворожительный блондин был моим и только моим. Как же называлось то кафе, в котором случилась наша первая встреча?.. Не помню… Да и не важно это уже… Закончив направление журналистики и общественной коммуникации, мы вместе устроились на Program Pierwszy Telewizji Polskiej22. Неразлучные, верные, страстные! Два сапога пара, не разлей вода, всегда без труда находили тему для разговора, спорили о музыке и фильмах, отмечали праздники, встречали рассветы и закаты, лежа лицом к лицу на пахнущей сексом постели… Узнаваемые по всей стране, загруженные работой, счастливые, как никто другой в целом мире.
А потом в России произошёл Катаклизм. Необъяснимое явление, испугавшее не только русских, но и весь мир. Никто не хотел ехать сюда от «единички», все боялись не вернуться назад, даже самые кровожадные акулы журналистики сдрейфили, но я всегда была дурной на голову. Я восприняла всё это, как возможность подняться по карьерной лестнице, прославиться и встать в один ряд с Малгожатой Шейнерт, Тересой Тораньской и Рышардом Капущинским. Ян тоже вызвался, но в качестве оператора. Его имя значило куда больше моего, но он пошёл на это, потакая капризам своей ненаглядной Юлии Новак, молодой, полной амбиций… и наивной.
Сейчас же мы стояли друг напротив друга, словно два незнакомца, случайно столкнувшиеся на улице. От былого лоска не осталось и следа: давно немытые волосы, пропахшая потом одежда и въевшаяся в кожу грязь. Снабжение прессы провиантом и питьевой водой было регулярным, но не блистало особой роскошью, военные относились к нам, как к самоходным бомбам замедленного действия, а работающие с нами напрямую русские, в задачу которых должно было входить оказание всесторонней помощи, лишь кормили обещаниями. Но даже тех крох сведений, что просачивались сквозь информационную блокаду, хватало, чтобы волосы вставали дыбом. За проведённые здесь дни я сильно исхудала, начала сутулиться, шею покрыли красные пятнышки раздражения, а губы потрескались и постоянно кровоточили, но на фоне Мицкевича всё это выглядело, словно треснувший ноготь рядом с закрытым переломом.
Постепенно мы стали отдаляться друг от друга. Точнее, Ян начал отдаляться от меня. В речи появились язвительные нотки, некогда галантный молодой человек стал раздражительным параноиком, но я проглатывала слёзы обиды, прощала то, за что прежде дала бы пощёчину, понимая, что это последствия психоза и переутомления.
Россия стала гладиаторской ареной, на которой мы дрались за правду, и в этих бесконечных схватках, среди пропитанных холодным потом ночей, под невероятные истории солдат и жуткие звуки, доносящиеся из-за ограждения, мы потеряли друг друга. Воздушные замки, некогда возведённые в Варшаве, расшатались в атмосфере упадка и бесшумно рухнули на землю. Туда, где сотни тысяч оставшихся без дома беженцев разъезжались по стране, без каких-либо средств на существование, лишённые тяги к жизни, измученные и обессиленные карантином… Туда, где изучаемые в академии постулаты теряли какой-либо смысл…
Несколько раз я слышала про журналистов, которые тайком пробирались за периметр, но они никогда не возвращались обратно. Однажды я тоже попыталась уговорить Яна на опасную вылазку, но тот мало того, что наотрез отказался, но и пригрозил сдать меня военным. По правде сказать, я была благодарна ему за это.
А потом город умолк.
Стихли выстрелы, не дающие уснуть по ночам…
Лица военных начали разглаживаться, а в безжизненных глазах беженцев появились слабые искорки надежды. Русские объявили набор в экскурсионную группу, специально для прессы отправляемую за периметр. Кто-то отказался, а кто-то, не задумываясь, подписал документы, снимающие с организаторов всю ответственность за психическое и физическое здоровье участников экспедиции. Я была в числе вторых, а Ян – среди первых.
Помню, как мы стояли напротив друг друга. Я искала взгляд Мицкевича, а тот старательно отводил его в сторону.
– Скажешь что-нибудь на прощание? – спросила я.
Ян наконец-то посмотрел на меня. Блеклые глаза резанули, словно бритва, в них не осталось и намёка на прежнюю небесную синеву. Ноги подкосились, но я не дала воли чувствам. Лишь гордо вскинула голову, подхватила сумку и, не прощаясь, ушла.
Кончились слёзы, а вместе с ними – время до отправления в мегаполис, но теперь во мне не было прежнего азарта. Я надела каску и бронежилет с надписями «ПРЕССА», проверила, на месте ли запасные катушки с плёнкой и батарейки23, и заняла своё место в транспорте. Автобус тронулся, Ян так и не пришёл проститься. Никто не помахал мне рукой, никто не пожелал удачи… Вокруг раздражительно галдели на разных языках мои коллеги, но среди подозрительных улочек я чувствовала куда большее родство с испуганными солдатами, сидящими на задних рядах, нежели с этими деловитыми олухами. Немного пугало, что нам не выдали такие же свинцовые нагрудники как у военных, но лишь самую малость, достаточно, чтобы я собралась с мыслями. Полыхавшие ещё час назад обида и разочарование сгорели вместе с сердцем, оставив после себя безжизненный вакуум. Эмоции остались позади, началась работа.
Записывать видео запретили, так что приходилось фотографировать чуть ли не всё подряд, однако пустынные пейзажи покинутого города быстро приелись. Велика ли цена одинаковым снимкам ничем не примечательных зданий? Да, иногда на маршруте нам попадались перекрученные стволы деревьев и исковерканные неведомой силой автомобили, но не более. Зачем мы вообще надели эти бронежилеты? Автобус пуленепробиваемый, позади сидит целая орава вооружённых парней, а над головой барражируют боевые вертолёты. Если в городе и есть кто-то, помимо нас, нападать он вряд ли решится. Поэтому я расстегнула неудобный ремешок каски и ослабила липучки на боках.