Катали мы ваше солнце
Шрифт:
— Слышь, Докука!.. А что если прямо к Столпосвяту, а? К князюшке, то есть… Так и так, оборони, мол… Кровь за тебя проливали…
Чумазый красавец с надеждой вскинул голову. Мерзкая шапчонка давно свалилась с его растрёпанных слипшихся кудрей и теперь тлела потихоньку рядом с костерком.
— Верно! — выдохнул наконец Докука. — Не выдаст князюшка!.. Вспомнит, чай, как речи за него поднимали… на боярском дворе…
Осёкся, дёрнулся и принялся извиваться в тщетных попытках порвать сыромятные ремешки.
Приоткинулась висящая на верёвочках чем-чем только не заплатанная дверь, потянуло
— Ишь ты! — восхитилась она, глядя на ёрзающего у костра древореза. — Прямо как ужака на вилах…
— Развяжи, красавица! — взмолился Кудыка, узнав в вошедшей ту самую паршивку, что одну берендейку выклянчила, а вторую украла.
Осторожно переступая через всхрапывающих и бормочущих во сне, погорелица пробралась к узникам, присела на корточки и с любопытством уставилась на Кудыку. Верно говорят: бесстыжие глаза и дым неймёт.
— А замуж возьмёшь?
По ту сторону тлеющего тряпья, в которое давно уже обратился костерок, с надеждой взметнулся синеглазый Докука.
— Возьму! — истово ответил он, не раздумывая. — Иссуши меня солнышко до макова зёрнышка, возьму!..
Погорелица пренебрежительно оглядела гуляку.
— Не клянись, носом кровь пойдёт, — насмешливо предупредила она. — Не тебя спрашивают! Суженый выискался!..
От таких слов опешили оба: и женский баловень Докука, и Кудыка, всегда полагавший себя мужичком неказистым. А погорелица продолжала всё так же насмешливо:
— А то мы тут про Докуку слыхом не слыхивали! Изба у самого набок завалилась, зато пуговки с искорками… Кого третьего дня за боярышню секли? Не Докуку ли?..
— Меня? — возмутился тот, вновь обретя дар речи. — Вот народ пошёл, хуже прошлогоднего! Клеплет, как на мёртвого!.. Да не выросла ещё та розга, которой меня высекут!..
— Выросла-выросла, и не одна!.. — успокоила погорелица, снова уставив смеющиеся окаянные глаза на заробевшего внезапно Кудыку. — Что скажешь, берендей? Или ты женатый уже?..
Тот помигал, собираясь с мыслями.
— Ну, коли ты того… — осторожно выпершил он, — так и я того… этого…
— Поклянись! — внезапно потребовала погорелица, перестав скалиться.
В Кудыкином брюхе что-то оборвалось болезненно. Неужто не шутит? Губы-то, стало быть, и впрямь не зря чесались… Вгляделся с тоской в чумазую весёлую рожицу шальной девки, прикидывая, на что она станет похожа, ежели смыть всю эту сажу. Потрогал языком обломок выбитого кочергой зуба… Неужто всё сызнова?.. Вздохнул, решаясь.
— Ярило свидетель, — побожился он хмуро. — Развяжешь — возьму в жёны…
Погорелица хихикнула, и Кудыка тут же вспомнил, что беженцы из Чёрной Сумеречи величают Ярилом вовсе не солнышко наше добросиянное, но всё, связанное с плодородием, включая мужской уд. [49] Неладно, неладно побожился… Однако новой клятвы погорелица, как ни странно, не потребовала.
— Смотри, берендей, — лишь предупредила она с угрозой. — Обманешь — след гвоздём приколочу, в щепку высохнешь!..
Уд
Часть
— Ворожея, что ли? — уныло спросил Кудыка.
— А ты думал? — Погорелица надменно вздёрнула чумазый нос. — Такую порчу наведу, что мало не покажется… Мне-то ведь тоже назад дороги не будет, ежели развяжу.
— Ты развязывай давай! — не выдержав, вмешался нетерпеливый Докука. — Не ровен час проснётся кто-нибудь!..
— Боярышням своим будешь указывать! — огрызнулась она. — Сначала его наружу выведу, а потом уж тебя…
Приподнявшись на локте, синеглазый красавец древорез следил с тревогой, как погорелица, склонясь над притихшим Кудыкой, торопливо и сноровисто распускает ремни на запястьях.
— Ты только смотри вернись, — испуганно предупредил он. — А то заору — всех перебужу…
— Вернусь-вернусь… — сквозь зубы ответила та, развязывая суженому лодыжки.
С помощью будущей супруги малость ошалевший Кудыка поднялся, пошатываясь, на ноги. Чудом ни на кого не наступив, был подведён к латаной-перелатаной дверце.
— А ты лежи тихо, — обернувшись к Докуке, приказала шёпотом погорелица. — Сейчас приду…
По хижине, шевельнув сизый пепел на угольях, вновь прошёл знобящий сквознячок, закрылась, мотнувшись на верёвочках, хилая дверца, и захрустели снаружи по хрупкому насту удаляющиеся шаги. Мирно похрапывали погорельцы. Опушённый розовым жаром, изнывал костерок.
Обида была столь сильна, что смахивала даже на чувство голода, причём волчьего… Ну не было ещё такого случая в жизни Докуки, чтобы женщина предпочла ему другого. Тем более какая-то чернолапотница. Сама идёт — сажей снег марает, а туда же… Изба у него, вишь, кривая… Так не за избу, чай, замуж-то выходят!..
Нет, не то чтобы Докука горел желанием жениться на чумазой ворожейке, а всё одно досада разбирала… И что странно — на Кудыку он злился гораздо сильнее, чем на дуру погорелицу. Ишь, тихоня, так всех обхитрить и норовит! У самого вон берендеек полна повалуша, горница чурками завалена, а убогим прикидывается, половинный оброк платит… Нешто справедливо этак-то?.. Правильно, правильно шепнул Докука берегиням, что водит их Кудыка за нос! Тут же и проверили болезного — заказчика с чурками подослали… А кабы знал Докука, как оно с погорелицей обернётся, ещё и про денежку греческую потаённую сказал бы… Ну да ещё не поздно…
Долго злорадствовал втихомолку красавец древорез, как вдруг сообразил, что за хлипкой дверью хижины давно уже стоит тишина. Неужто обманула чумазая? Ужаснулся, прислушался. Ну так и есть! Никому нельзя верить!..
— Спишь? — плачуще закричал он на скорчившегося у двери сторожа. — Тебя зачем тут поставили? Бока отлёживать?..
Глава 6
Главный зачинщик
Ночка выпала туманная, с морозной искоркой. Оплывшие за день сугробы запеклись ломкой ледяной корой, опасно хрустевшей под ногами. Кудыка вздрагивал едва ли не при каждом шаге и всё оглядывался на чёрные горбы землянок, еле различимые в общей темноте. То и дело отставал он от шустрой погорелицы, надо полагать, знавшей развалины наощупь.