Катали мы ваше солнце
Шрифт:
— Вот зверь народ!.. — горестно подивился Кудыка. — Забили всё-таки!..
При этих словах опухшее левое веко лежащего дрогнуло и вздёрнулось через силу.
— Правду… не забьёшь… — еле слышно выговорил Шумок в беспамятстве. — Берендей… берендею… волхв…
Кудыка облегчённо выпрямился и потёр иззябшие руки.
— Жив… — бодро известил он. — Ну, стало быть, и ладно…
— А замёрзнет?.. — усомнилась Чернава.
— Поднимется. Не впервой ему… Да и солнышко вон уже пригревает…
Припорошенная золой дорога и впрямь начала уже раскисать, того и гляди капель
— Берендеи!.. — раздался вдруг плаксивый изумлённый вопль. — Вы только гляньте! Вконец чумазые распоясались! Средь бела дня по слободке шастают!..
Захлюпал снежок, заскрипели калитки, и вскоре на улочку высыпало человек семь — все с колами. Впереди, засучивая рукава шубейки, косолапо выступал насупленный косматый Плоскыня. Грозен. Брови — что медведь лежат.
— Да вы что? — попятившись, заорал струхнувший Кудыка. — Плоскыня, лихоманка те в бок! Бельма, что ли, отсидел — своих не узнаёшь?..
Слобожане инда в коленках просели от неожиданности. Всмотрелись, разинув рты.
— Гля-кося! Никак Кудыка?..
— Он…
— Точно он…
— Держи Кудыку!.. — отчаянно крикнул кто-то, и слобожане кинулись на пришельцев.
Чернава в отличие от привычного к спокойной жизни древореза подхватилась первой. Должно быть, не раз и не два доводилось ей уносить ноги от размахивающей дрекольем толпы. Погорелица дёрнула суженого за пролокотнувшийся рукав с такой силой, что чуть клок не вырвала. Разбрызгивая синевато-серую перемешанную с подтаявшим снегом слякоть, пробежали они мимо Докукиной избёнки, мимо привскочившего Шумка, а по пятам катились топот, плеск, улюлюканье, крики.
— Сто-ой!..
— Держи, лови!..
Шлёпнулся с перелётом, закрутился на скользкой обочине вдогонку брошенный кол…
Ножки, ножки! Уносите головушку!.. Кудыка так и не уразумел, улепётывая, с чего это вдруг обиделись на него слобожане. Не за часы же, в самом-то деле!.. В одном он был твёрдо уверен: поймают — будет плохо.
Взбодрённые страхом и вдобавок не отягощённые ни добрыми шубейками, ни дрекольем Кудыка с Чернавой довольно быстро оторвались от погони. Топот за спиной стал пожиже, хотя криков хватало по-прежнему. Достигнув опушки, догадались оглянуться и увидели, что, разевая рот и размахивая руками, их преследует один Шумок. Без кола.
Остановились, резко выдохнули и двинулись навстречу. Шумок разом опомнился и тоже остановился. Кудыка с Чернавой зашли на него с двух сторон.
— Это… — сказал Шумок, заслоняясь на всякий случай. — Смотрю — бегут… Ну и я тоже…
Ни бить, ни орать на него сил уже не было.
— У вас там что?.. — задыхаясь, выговорил Кудыка. — Чердаки у всех попродырявились?.. На своих бросаетесь…
У Шумка забегали глаза. Шмыгнул носом, утёрся косматой рукавицей, потоптался, беспомощно разводя руками.
— Да тут, вишь, какие дела-то… — смущённо выдавил он. — Указ-то, стало быть, всё-таки царь писал, а не Всеволок…
Кудыка аж обмяк, услышав.
— Да ну?.. А что же князюшка сказывал… Столпосвят-то…
— Ну вот ошибся, значит… — со вздохом отвечал
— А! Так, значит, простил царь князюшку? — обрадовался древорез.
— Да простил… — снова пряча глаза, нехотя отозвался Шумок. — А зачинщиков выдать велел…
— Это кого же? — холодея, спросил Кудыка.
— Кого-кого… Тебя! Кто первый на сволочан напал, когда они золу везли?.. Так-то вот…
Тихонько охнула Чернава. Кудыка стоял столбом — прямо хоть бери его на плечо да неси.
— Деда-то хоть не тронули?.. — выпершил он наконец.
— Да что дед? — взмахнув рукавицами, неистово вскричал Шумок. — Дед от тебя тут же и отрёкся!..
— Врёшь! — не поверил Кудыка.
— Да чтоб мне до утра красна солнышка не видать! Не внук он мне, говорит, больше… Смуту, говорит, затеял, обоз разбил да ещё и часы изладил! Эх! Не послушали меня тогда! Волхвов! Волхвов надо было сначала бить, а потом уже сволочан!..
Голос его вдруг уехал куда-то далеко-далеко, и накрыло Кудыку затмение. Вновь пришёл на память тугомордый отрок в шубейке под малиновым сукном — сунул грубо вытесанный оберег, сказал гнусаво: «А ежели кто обидит, дай только знать…» Тут же, видать, сообразил, что супротив рожна не попрёшь, запнулся — и сгинул вместе со всеми своими дутыми из золота побрякушками…
Потом возник старый Пихто Твердятич, выпучил глаза и, подняв палец, изрёк назидательно: «От гнева властей — первое дело тирлич да жабья костка…»
И наконец выпрыгнула придурковато-хитренькая мыслишка, что в общем-то дед поступил по-хозяйски. Не отрекись он от внука-смутьяна — пожалуй, и двор бы пограбили, и дом разнесли…
Кудыка очнулся. Шумка уже нигде видно не было. Верно, счёл за лучшее убраться подобру-поздорову, пока не вспомнили о нём. Чернава сидела на пеньке, опустив голову, плечи её под ветхим тряпьём вздрагивали. Кудыка сначала подумал: плачет. Оказалось, нет. Не плакала погорелица, а смеялась, правда невесело.
— Ах, дура!.. Ах, дура!.. — приговаривала она, качая рваной по шву шапчонкой-столбунцом. [51] — Ведь знала же, знала… Чего ни коснусь — всё вдребезги…
«Осью бы тебя тележной…» — хмуро подумал Кудыка и даже огляделся, не валяется ли где какая-нибудь поломанная… Понятное дело, что не валялась. Оси-то ведь они — тоже из дерева…
— Вот тебе и шубка на беличьих пупках!.. — продолжала горестно зубоскалить Чернава. — Умыла, называется, бело личико… Куда ж нам теперь податься-то, а, берендей? В слободку — хода нет, к погорельцам — тоже… Пепелюга — он, знаешь, какой злопамятный?..
Столбунец
Девичья меховая шапка. (берендейск.)