Катали мы ваше солнце
Шрифт:
— Ништо… С лампами погрузим…
— Это мне опять к розмыслу идти, кланяться, чтоб лампы дал?..
— Сходишь, не боярин, чай… — сказал Бермята. — Ты лучше поведай, как тебя волхвы в жертву принесли. Мы услышали — чуть животики не надорвали…
Не поверив своим ушам, Кудыка всмотрелся — и благо успел опереться на оглоблю, иначе тут же бы и ополз у копыт своего савраски… Тот! Тот самый, которого давеча волхвы спустили в бадье к навьим душам… Выходец из преисподней казался столь живёхоньким, что, лаючись с Бермятой, даже несколько раз лопатой на него замахивался. Наконец сдался и, огрызаясь через плечо, потрусил обратно — искать какого-то
Тем временем на земляной жёлоб, на камни волнолома и на хребты золы лёг зловещий красноватый налёт, и древорез вновь запрокинул голову. Теперь уже было ясно, что светлое и тресветлое наше солнышко падает не на него, а именно в Теплынь-озеро. И всё равно зрелище наводило ужас. А с той стороны точно так же нависало ещё одно — греческое…
— Так это что же?.. — обеспамятев, взвыл древорез. — Оба — сюда?..
— Знамо дело… — неспешно отозвался случившийся рядом Вражина. — А ты думал, почему Вытекла никогда не замерзает? Она ж из Теплынь-озера течёт… Только ты вот что… — прибавил он вдруг озабоченно. — Шапку держи. Ветрено будет…
В этот самый миг в вышине возник некий свист, стремительно переходящий в рёв. Это ревело светлое и тресветлое наше солнышко. Огромное вишнёво-красное ядро, расталкивая воздух, летело почти отвесно в Теплынь-озеро. Лоб обдало жаром, горячий ветер рванул одежонку. Кудыка не выдержал и плотно зажмурил глаза. Понижающийся вой рос, давил, нажимал на плечи — и вдруг завершился столь страшным, оглушительным шлепком и шипением, что древорез пал на четвереньки и сам заголосил по-волчьи…
Когда осмелился разъять веки, первая волна уже ударилась с грохотом о волнорез, а веретенообразные ладьи, взлетая и падая, устремились на вёслах туда, где в клубах белого пара всплывал, медленно вздымаясь из воды, иссиня-чёрный пупырь, всего несколько мгновений назад бывший ясным солнышком… Всё это Кудыка разглядел и запомнил навсегда, потому что не разглядеть всего этого в ярком сиянии нависшего греческого светила было просто невозможно. А уж не запомнить — тем более…
«Вылавливать будут…» — смекнул он и потерял сознание.
Глава 8
Навьи души
Синеглазый красавец Докука был ленив далеко не всегда. Если приходилось бороться за собственную жизнь, просыпались в нём силы немеряные. Одного волхва он так припечатал к замшелому стояку цепного ворота, что тот, оглушённый, сам чуть не упал в чёрное жерло колодца. Второго он затеялся душить, катаясь с ним по вымощенному плоскими камнями капищу.
Рябой высокий кудесник гневно стиснул увенчанный солнечным ликом посох и повернулся к оробевшим погорельцам.
— Ну мне что на него, чары тратить? — раздражённо спросил он. — Чего стали?.. А ну пособите волхву!.. Да не бойтесь, грехом не сочту…
Погорельцы воспряли и, засучивая дырявые рукава, устремились на помощь изнемогавшему в единоборстве служителю. Вшестером Докуку мигом стиснули, шмякнули, вышибли из него временно дух, связали узлом и смотали в клубок.
— В бадью! — отрывисто повелел рябой кудесник.
Опасаясь притронуться невзначай к позеленевшему от древности дубу жертвенного ворота, древореза бережно опустили в бадью, потом, потормошив, оживили простёршегося на плоских камнях подручного волхва, того, что Докука в самом начале приложил к стояку. Охая и покряхтывая, служитель взялся за гнутую рукоять, другой — за другую, кудесник вынул железный клин, и тяжко покачивающаяся
Рябой волхв сурово оглядел чумазых погорельцев и, должно быть, решил, что ради такого сброда хвалебную песнь солнышку даже и петь не стоит. Насупился и, покряхтывая от скупости, направился к высокой поленнице — отсчитать обещанные десять берендеек. Выбирал, придирчиво осматривая каждую, и вот что дивно-то: откладывал ведь самые дорогие — глубокой, чуть не сквозной резьбы. Погорельцы лишь переглядывались изумлённо.
— Благодетель, приласкай тя ясно солнышко… — проблеял растроганно главарь Пепелюга, с поклоном принимая из рук кудесника охапку идольцев.
И тут (вспомнишь — до сих пор по загривку перебирает) из гулкой глубины колодца грянул грозный нелюдской голос:
— Вы что мне тут придушенных спускаете?.. Самих, что ли, придушить, так вашу перетак?..
Волхвы — и те струхнули. Что же до погорельцев, то, услышав утробный рык навьего мира, присели чумазые да и кинулись все стремглав от капища, не растеряв при этом, однако, ни единой берендейки…
— Или живой?.. — усомнился всё тот же голос, и над томным Докукой склонилась угрюмая, будто из камня выветренная харя.
Поросят бить о такое личико.
Древорез застонал натужно и подвигал ушибленным плечом. Крепко его стиснули, от души. Да и шмякнули тоже…
— А живой — так вставай, — сердито продолжал немилорожий обитатель преисподней, снова возносясь главою к светлой округлой дыре, которой, так получается, завершалась внизу труба колодца. — Неча зря бадью занимать…
Постанывая и поругиваясь, древорез кое-как перевалился через низкую дубовую боковину бадьи на каменный пол.
— Подымай!.. — запрокинув бороду, оглушительно крикнул подземный житель и показался Докуке великаном.
Звякнув, натянулись цепи, порожняя кадка пошла вверх. Достигла круглой дыры в низком потолке — и дневной свет разом иссяк. Зато обозначилась поставленная торчмя на пол стеклянная греческая лампа. Ещё одна висела под потолком на крюке. В желтоватом их мерцании стоящему окарачь Докуке удалось разглядеть часть пыльной стены из тёсаного камня, да толстые дубовые брусья, перехлёстывающие долгий, узкий потолок.
— Кто таков? — недружелюбно осведомился принявший жертву верзила, до жути похожий на того, с кочергой, что вылез из-под земли во время битвы на речке Сволочи…
— Докука… — хрипло выговорил древорез, с превеликим трудом поднимаясь на ноги. То ли жив, то ли помер — ничего не понять…
Верзила, впрочем, стоило Докуке выпрямиться, оказался с ним одного роста, разве что покоренастее чуть, покряжистее.
— Тьфу, ты, пропасть!.. — сказал он с досадой. — Это теперь мне к розмыслу тебя вести?.. — Обернулся и вдруг рявкнул на кого-то: — Да будете вы сегодня грузить или нет?.. Руки вон уже, чай, вися, отболтались!..
Докука оглянулся в ужасе и увидел ещё две навьи души. Одна — в нагольном полушубке — стояла, прислонясь к высоченной до потолка поленнице резных идольцев, увязанных мочальными волокнами в небольшие охапки, другая же — в подоткнутом сермяжном зипунишке — опиралась на ручную тележку об одном колесе. Похоже, что грозный окрик нимало их не смутил. Души с любопытством разглядывали свалившегося к ним на головы Докуку, да ещё и скалились вдобавок.