Катарсис империи
Шрифт:
По незнанию, этот кадр можно было принять за сцену из фильма-катастрофы. Но, я точно знал, что это не так.
В правом верхнем углу картинки надежно "приклеился" логотип столь не любимой мной передачи новостей. Но, это мелочи.
Я не помнил, чтобы во Владивостоке снимали фильм-катастрофу. А в том, что смазанная фотография обугленных высоток, раскиданных без малейшего намека на градостроительную политику, указывала именно на Владивосток - я не сомневался. Уж столицу Приморья, я не забуду даже в страшном сне.
Самым последним фактором, который мог довести меня до инфаркта (в мои-то двадцать три!) была надпись уже совсем
"Солнце выжигает мир! Спасайтесь!"
Примерно через секунду, когда до меня дошло, что в моей комнате (даже несмотря на шторы) стало слишком светло, я вспомнил о своем телефоне (он же планшет). Стоило только перевернуть его экраном от тумбочки, и все стало сразу понятно.
Да, конечно он стоял на беззвучном режиме.
Иначе бы я услышал те семьдесят пять звонков, что числились у меня в "пропущенных". Да, меня искали. Вот уже почти час. И, вполне возможно, что именно из-за выключенного звука, моя жизнь сложилась именно так.
"Выходит, надо было строить бункер!"
Это были мои последние мысли, перед тем, как стена огня хлынула сквозь окно в мою квартиру.
Сперва было нестерпимо светло, затем, меня окутала темнота.
Но, как и подобает истинному русскому - я ушел из жизни виртуозно матерясь.
Глава 2. Марномакс.
Санкт-Петербург, 27.01.1904.
Согласно канонам Голливудского кинематографа, камеры для заключенных в России должны быть маленькими, неуютными каморками, лишенными окон, покрытые плесенью и кишащие крысами. Ибо, такими они достались России в наследство от Союза, а тому в свою очередь - от Российской Империи.
Как говорил один мой хороший знакомый: "Любой бред - от недостатка информации. Или от дефицита мозгов". Так вот - в нынешней ситуации, я готов был с ним согласиться. Ибо, американские режиссеры не знают, о чем снимают фильмы.
Камера, которую отвели мне, напрочь рушила всю концепцию мрачности и непередаваемой тоски, которая навязчиво прививалась в двадцать первом веке зарубежным кинематографом.
К слову - прививалась довольно успешно, поскольку многие из моих знакомых до момента солнечного демарша были твердо уверены, что каждый первый из заключенных в местах не столь отдаленных состоит в мифической "братве", пьет по-черному сивуху, ходит в спортивном костюме и навешивает на себя цепи из золота толщиной с сытого питона. Надо отдать должное - американский образ жизни и американское мышление в мое время прививаются очень упорно. Вот только, американцы черпают эти образы "России" со слов эмигрантов и их потомков, много лет назад самостоятельно покинувших страну или высланных молодой советской властью. Надо ли говорить, что человек, лишенный Отечества не по своей воле превращается в озлобленное существо с гипертрофированными взглядами на дом, которого лишен?
Вот поэтому и думают американцы, что у каждого русского есть домашний медведь, дома обогреваются водкой и ядерными реакторами, а передвигаемся мы на танках. Не говоря уже о том, что мы "спим и видим, как бы захватить весь свободный мир".
Обо всем этом я подумал после первых часов заключения. Поскольку ничего другого я делать не мог просто физически. Тело ныло от пережитого, да и возможность шевелить своими конечностями так как раньше, я обрел не сразу.
Просторное помещение, выбеленное и выкрашенное в прагматичные бело-серые тона, с вмонтированной в пол кроватью и вделанным в стену столиком - что еще нужно для того, чтобы
Откинувшись на весьма жестком соломенном тюфяке, заменяющем мне матрас, я думал. В моем нынешнем положении, это было единственной возможностью. Хотя, находиться тут и здраво мыслить - это роскошь.
Испокон веков камеры-"одиночки" разрабатывались для изоляции человека от социума. Будучи существом биосоциальным, человек не мог долгое время не есть и не общаться с другими людьми. Но, если голод человек в состоянии заглушить курением сигарет, питьем воды, то изоляция от других людей, от животных, от окружающего мира - приводит заключенного в панику.
Мир, такой необъятный и полный возможностей, вдруг резко сокращается до размеров бетонной коробки три на пять метров, с единственным окном, слишком высоко расположенным, чтобы а него можно было любоваться окрестностями, перечеркнутым поперечными прутами арматуры. Да и вид из него, мягко говоря - не из приятных.
Конечно, если вы не любитель созерцать серые обшарпанные от времени стены других корпусов.
Стоит отметить, что "одиночки" Трубецкого бастиона использовались для содержания "политических" заключенных, но это я уже выяснил потом. Жесткий режим, кормление два раза в день, жесткая "клиенту дозреть" до "разговора по душам". А в том, что такая беседа повторится - я не сомневался. Иначе, какой смысл держать меня на пайке, не предъявляя мне никаких обвинений или претензий? Особенно - после катаклизма, который выжег Дальний восток, как лупа школьника-садиста, устроившего "солнечные ванны" колониям муравьев.
Последнее, что я запомнил в мире, выжигаемом солнечной радиацией - это сперва яркий свет, потом - непроглядная темнота.
Холод, пришедший на смену темноте, как раз и привел меня в чувство.
И я закричал.
Нет, мне не было страшно.
Мне было больно. Я словно разом почувствовал, как сломали всем мои кости, порвали все жилы, нарезали на лоскуты кожу и проехались по мне катком.
Затем - судорога. Меня колотило так, что у меня родилась ассоциация с электриком из анекдота, собравшим "три фазы".
Когда судорога сменилась дрожанием от холода я так и не заметил. Просто ощутил, что к некоторым из частей тела притрагиваться не стоит - они слишком холодные.
Я человек близорукий, поэтому, как следует рассмотреть комнату я не смог - все таки, я не кошка, чтобы в темноте ориентироваться, как у себя дома.
Но, сноровки нащупать стопку с одеждой и грубым одеялом-далеким предком того, которое вы можете получить у проводника в плацкартном вагоне, мне было не занимать, и вот уже спустя несколько попыток и околевших от холода пальцев, я смог обеспечить себя теплом.
Сколько времени я провел, свернувшись в позу зародыша, натянув по самый нос колючее одеяло - не знаю. Я даже в комнате не ориентировался - темнота и близорукость - это неприятно. Поверьте моему опыту.
В эту ночь случилось только одно событие, которого я бессознательно ждал.
За мной пришли.
Невысокий крепко сбитый мужик в серой форме принес мне сверток с одеждой, на ощупь - сделанной из шерсти без примесей, потому как уже через пару минут я натер себе везде, где только можно. Должен поделиться с вами впечатлениями - идти на допрос в одежде, которая натирает - не самое приятное ощущение в мире. В моем списке оно идет сразу же после "позвонить пьяным своей бывшей".