Катарсис
Шрифт:
— Ой, как верно, Андрей Георгиевич! — захлопала в ладоши Аня, — я знаю один такой дикий цветок, который все скалы порвет, но вырастет. Только папенька все ищет вяленьких.
— Но-но-но! — нахмурил брови управляющий.
— Постойте, — прерываю я неуместный скандал, — а если бы этот цветок был облагорожен? Ну хоть немного.
— Когда облагородится, тогда и поговорим, — все еще хмурится Рыбин.
— Тогда прошу, Семен Семенович, воздержаться от скорых решений и дождаться нашего возвращения.
В
В Костроме фурор. Толпа народу, полиция, губернатор Баумгартен собственной персоной. Ну да, режим секретности. Как в том мультике. «Марио Бриндизи идет грабить банк. Молодец Марио. Да поможет тебе Святой Франциск». Хорошо еще, что основные силы уже на месте. Отрабатывали мозаичное проникновение.
Переночевали у губернатора. Алена проболтала с Кариной всю ночь. А наутро погрузка.
«Терминатор» и транспорты ожидают давно. Все приходится везти с собой. Продовольствие, оружие, лошадей, сено. Довольно быстро управились. Местный начальник порта отличился, все устроил по высшему разряду, за что и был мною награжден тысячей в ассигнациях.
Кроме обычных грузов у меня с собой сто осколочных гранат с пироксилином. Взрываются от огнепроводного шнура с запалом. Пока так обойдемся. Времени на изготовление ударных взрывателей не было. Все силы брошены на изготовление ракет. На месте я закупил скипидару пару бочек и воска.
Волга спокойная. Не такая широкая, как в будущем, но очень рыбная. Осетры и стерлядь ловятся и в Мереславле, и в Рыбинске. Заходят в мелкие речки. После постройки плотин ГЭС их нерестилища исчезнут, и останется только та мелкая речная рыба, к которой потом привыкли.
В Нижнем Новгороде остановились для пополнения запасов. Я тороплю с погрузкой.
Проходим Саратов, Балаково. В той жизни отсюда мои предки по материнской линии. Черноземы, хоть на хлеб намазывай. Палку посади, вырастет, если не засохнет. Коммунисты отобрали хлеб, посадочный материал и выставили блок-посты. Чтоб западная гуманитарная помощь не прошла, а крестьяне не сбежали. И на такой благодатной земле начался голод.
Спасали только особо ценных кадров. Прадед был техническим работником и воевал на гражданской войне в Чапаевской дивизии. Его с семьей посадили на баржу и увезли вверх по Волге. Выгрузили в Рыбинске. Он рассказывал, что застал людоедство. «Сегодня щи из бабца», — говорил односельчанин и приглашал в гости. Он отказался и спасся. Многие не выжили.
Я смотрю задумчиво на вечереющий берег. Скоро встанем на якорь. Подошла Алена, обняла сзади:
— Ну что ты все мучаешься? Вижу в тебе думы неразрешимые. Расскажи, поговори со мной. Оно и разъяснится.
— Все не расскажешь. И что ты чувствуешь?
— Испугался ты того попа в Питере. Вот что. Не в осуждение говорю. Знаешь ты, чего я не знаю.
—
— Ты про церковь?
— И про нее тоже. Поп превращается просто в духовного квартального. Впрочем, внизу еще есть исключения. Но нет наверху. Посмотри, — я повернулся и взял ее за плечи, — это не христианство. Это псевдохристианство, насаждаемое сверху. Изначально вся церковь всегда строилась снизу, от верующего народа. Иерархи назначались из достойнейших и только администрировали.
— Чего делали?
— Управляли под присмотром. Это не их собственность и вотчина. А это что? Попробуй, не воздай почести архирею, такое начнется! А горячих всех выбивают сейчас. Остаются теплые, которым все равно. Сколько в храм ходят по вере, а не по нужде?
— Половина будет. На Праздники так и все.
— А другая половина?
— Кто куда. Сам видишь. Староверы тайные. Кто-то прежних богов тайком хвалит, особо из мерян. Еще хлысты всякие, да скопцы.
— И те кто ходит, тоже для порядка больше. Но речь о другом. Хоть один из архиереев заступился за крестьян? Сказал, что нельзя христиан продавать? Никого нет.Только призывы к одним потерпеть, к другим не ожесточаться.
Положение с крепостным правом очень напоминало пропаганду в коммунистической России. Оно есть, все про него знают, а говорить про него нельзя никак. Режим полного умалчивания. Ни хорошо, ни плохо. Никак. Все скандалы заминались. Жалобы заворачивались. Иногда сельские батюшки пытались добиваться правды по своим каналам. И у некоторых получалось. Но многих из заступников и наказывали. Как и в СССР. Есть ГУЛАГ, расстрелы, аресты безвинных жен и детей врагов народа, десятки за колоски. А говорить про это нельзя. Все хорошо, советский народ, пятилетки и прочая.
— Так уж вышло, что и церковь у нас власть.
— Испугался, говоришь? Да, испугался. Есть там человеки с горящими глазами и твердым сердцем, без сомнений, без страха и упрека, да еще и властью наделенные. Но убрать царского совоспитанника, друга детства, это не по силам простому митрополиту. За ним стоит некто большой, который диктует свою волю и царям.
— Так он содомит же был, этот друг детства.
— Думаешь, их мало? В той же церкви нет? Чепуха.
— Он тебя подозревает в чем-то?
— Знаешь, государственная машина устроена так, что живешь спокойно, пока она тебя не видит. Вспомни циклопа из «Одиссеи». Мы вместе читали.
— Страшный!
— Вот, увидит. Сожрет. И тут так. Обратит внимание и растопчет в каторжную пыль.
— Государь отменил смертную казнь.
— Это тот. А Николай Павлович заменил другим. Если сто ударов кнутом дадут, что это, как не смерть? До сорокового мало кто доживает. Начались и пытки при допросах, при следствии. Не за себя боюсь. А уж грехов на мне предостаточно. Хватит одних староверов-священников, что у нас обитают. За каждого уголовное дело. Не считая прочего.