Катарсис
Шрифт:
Ох, уж у меня накипело! В своих подразделениях я провел инструктаж и тренировки, заболевших нет, но вот в войсках положение катастрофическое. Потери от болезней сопоставимы с боевыми. В госпиталях реально мрут и пациенты, и врачи, и фельдшера. И продолжают заниматься ерундой. И никто ничего не слушает! Есть циркуляр, который надлежит к исполнению? Все, на остальное Воля Божия. Пятнадцать минут я брызгал слюной без стеснения и убавления тона.
— Я бы приравнял все демарши чиновников, да и медиков к вредительству и государственной измене.
—
— Да почему я? Спросите Паскевича! Он ввел жесткие меры. Воду кипятят, коней и людей омывают хоть в горной речке, больных строго изолируют. Все, с эпидемией справились. И я тоже предлагаю, только с учетом последних научных разработок, а не фантазии молдаванских бояр. Пусть сам лошадиное говно ест да в турок им плюет. Больше пользы будет.
— Эко ты не сдержан, Андрей Георгиевич, — весело смотрит Николай Павлович, — заготовь предписание, как надо. Немедля прикажу разослать в войска.
— Готово уже. На своих все опробовал. Утром доставят.
— Вижу, еще что-то гнетет?
— Есть такое. Мне непонятно решение о назначении поляка командиром сводного отряда, с которым ушли и мои люди.
— Хорошо, я отвечу. Но сначала некоторые формальности. Другого времени может не статься, — Государь позвонил в колокольчик.
В каюту шагнул Викентий Иванович, мой давний куратор и поверенный в делах. От удивления я оторопел и лишь коротко кивнул на приветствие. Мозги скрежетали, просчитывая ситуацию.
— Не удивляйтесь, дорогой друг, — Николай Павлович положил мне руку на плечо, — дело столь важное, что никто не знает, что с нами будет. Посему предлагаю устроить свои дела прямо сейчас.
— Это что, завещание написать? — стало доходить до меня.
— Если угодно, — кивнул Викентий Иванович, — отдать распоряжения насчет имущественных и душевных дел.
— Вы уже подготовили проект? — рассмеялся я.
— Конечно. И для Его Императорского Величества, и для Гурского, и для Шильдера, и для Засядко. И для прочих, которых вы не знаете.
— Давайте, — протянул я руку.
Бумаги подписал, не читая. Какой смысл? Захотят, отберут и так, как у сподвижника Петра Великого, князя Меньшикова, вплоть до запасных штанов. Почувствовал облегчение, будто заново начинаю нечто.
— Викентий Иванович, — сказал Государь, — Андрей Георгиевич интересуется, с чего поляку такая честь: командовать лучшими силами? Потрудитесь просветить.
— Хорошо, — уселся тот с неизменным саквояжем, — позвольте мне напомнить Андрею Георгиевичу историю. В тысяча четыреста сорок четвертом году объединенное польско-австро-венгерское войско под командованием короля Владислава Третьего шло на помощь осажденному султаном Константинополю. Византия доживала последние времена. Дееспособная Европа того времени объединилась для ее спасения. И объединилась, заметьте, под властью польского короля. Объединенное войско дошло до сих мест. Судьба оказалась плачевна. Под Варной они встретились с турецкой армией и были полностью разгромлены. Король убит.
—
— А при том, что он представитель древнего рода и способен повести сводный отряд. Есть в этом символизм. Сейчас он проведет боевое слаживание, а потом поучаствует в битве. Смерть Владислава будет отомщена. Это ли не рыцарский поступок? — в голосе Викентия Ивановича слышно восхищение, — это же останется в веках, в польской истории! Пусть если не современники, то потомки будут гордиться.
— Не просто рыцарский, — киваю я, — с этой точки зрения прямо шикарный, для политики совершенно роскошный жест. Незаслуженно роскошный для поляков.
— Я понимаю ваше негодование, — вступил Николай Павлович, — каждый народ имеет право искать выгоду для себя. И поляки тоже. Но это шанс на историческую роль и возмездие за смерть короля. Я даю им место в истории рядом с собой! Они поймут и оценят.
— Вот зачем мы их все время тащим за собой? — бурчу я под нос, — всяких поляков, прибалтов. Строим заводы, школы, пестуем культуру и образование. А получаем ножи в спину. Не правы ли англичане в том, что никого не тянут на свой уровень? Есть колонии, и ладно. А рот открыл на белого господина, так получай, фашист, гранату.
— Какую гранату? Какой фашист? — Николай Павлович с поверенным заглядывают мне в глаза.
— Это я о своем. Извините. От потрясений этих дней я сделался нездоров.
В этот момент постучались со срочным донесением. Государь взял, прочитал лист и сел на стул перед стоящим на вытяжку адъютантом. Минут на пять все замерли в ожидании. Николай Павлович повернулся боком и закинул ногу на ногу: «Докладывай, чего уж там».
Я слушал и боролся с нервическим ознобом. Струйка пота текла по спине.
Сводный отряд под командованием полковника Залуского попал в засаду. Сначала в тылу появился сам Юзеф Бонаветура Залуский с помощником и заявил, что понятия не имеет, где вверенные войска: «Наверное, ушли вперед». Потом стали подтягиваться остатки егерей. Стала складываться картина. Перед въездом в лесистый распадок поляк остался на месте и оставил при себе улан и артиллерию. Через несколько верст на лейб-егерей и финляндцев навалились многократно превосходящие силы турок из засады. При наличии пушек шансы были бы. А так почти всех положили, включая генерала, бывшего командира.
Адъютанта отправили. Мы посмотрели друг на друга.
— Теперь действительно символично, — хмыкнул я, — вместо ведущей роли в жизни Европы роль паскудных предателей и исторических негодяев. Прошу разрешения отбыть. Необходимо выяснить, кто из моих людей остался в живых.
— Идите, Зарайский. Вы оказались правы. Значит, будем воевать одни.
На берегу меня встретил Гурский.
— И что, разведка ничего не знала? — с ходу накинулся я.
— Не горячись. Разведка не знала. Некоторые догадывались, но на решение Его Императорского Величества это никак не повлияло.