Катарсис
Шрифт:
— И для для турецкой империи есть? — спрашиваю я после рассказа.
— Есть. Рубиновый, молодой.
— Если его разбить, то Турция падет?
— Не разобьешь. И не падет. В твоих силах пригасить только. Тут жезл и потребуется. Готов ли ты взять такую ответственность на себя?
— А что там брать? Исконные враги наши. И веру магометанскую несут на славянские земли.
— И чем плохо?
— Так ересь же! Магометане!
— Ты сейчас за свою страну говоришь. И за нее переживаешь. Но в самом себе не имеешь
— Христианин из меня плохой, но путь к Богу считаю у нас более совершенным.
— Вот! Плохой. А не думал, почему?
— Не справляюсь, очевидно.
— Ты про путь спрашивал. Верно. Лестница, ведущая к Господу через Христа, совершенна. Да только что же вы у ее основания столпились? Никто дальше не идет. Молчишь? А я скажу. Потому что нижние ступени этой лестницы хитрые греки у вас выдрали. Пути начального нет, подняться не можете. Теперь смотрите снизу на недосягаемые высоты и пьете вино, чтобы их забыть и в себе задавить. От собственного бессилия. Поставили свечки, даже покаялись и причастились, а ничего в жизни не меняется.
— А Магомет дал лестницу со ступенями?
— А он дал! И по ней идут. Любой крестьянин себя уважает и идет маленькими шажочками. Но идет! Что ты хочешь взамен предложить? Почему бы сначала со своей лестницей не разобраться прежде, чем другую отбирать?
— Сейчас за больное место зацепили. Не знаю я, как разбираться. Насколько понял, взяла Русь на себя путь Орды. И что бы не делала, в Орду превращается. Будет Чингисхан, будет и слава. Пытается правитель улучшить жизнь, Орда его и растопчет.
— Способ есть. Только не здесь. Ты достаточно услышал, чтобы понять.
— Как нам сделать так, чтобы они появились?
— Не могу сказать. Общих путей нет. Вы готовы оба, так что смотрите и думайте.
— Могу их передать другому?
— Можешь. Не бери на себя груз. Ты -не правитель. Предоставь это тем, кто поставлен.
— Когда откроется вход?
— Через день, может два. Может, неделя. Сейчас я уйду, и ты увидишь, что будет с проходом после.
Не прощаясь, старик повернулся в одной из темных ниш. Я хотел посмотреть, но камень, словно расплавленный пластилин, потек. Ниша сомкнулась. Осталась ровная стена. Мы посмотрели друг на друга. В тишине где-то капала вода. Каменная чаша ведер на десять нашлась в глубине.
— Не ядовитая? — с сомнением посмотрел я.
— Не чувствую ничего. Давай попробуем?
Капли падали с огромного сталактита, почему— то единственного в пещере. Во рту пересохло от волнения, и я не отказался. Вода оказалась вкусной и холодной.
Через час ничего произошло. Потом время начало теряться. Алена утверждала, что прошло три часа, мне казалось, что не менее пяти. За это время я обследовал залу. Выход надежно перекрыт. Все ниши слепые. Но страха нет. Даже весело. Вода так подействовала? Алена сидит на плите, глаза
Мы лежали обнаженные на теплой плите. Сплетение рук, сплетение ног, судьбы сплетение, как писал Пастернак. А своды еще помнили наши стоны и крики. Появилось свечение в выемке стены.
Самые большие зародыши похожи на страусиные яйца, только граненые, с торчащими мелкими кристаллами и выступами. Более тупое основание покрыто серой породой. Их около десятка. Мы выбрали два самых больших и положили на стол. Ничего не удивляло. Мы любим и наслаждаемся друг другом. И ничего не имеет значения кроме этого.
Как потом выяснилось, прошло больше суток, прежде чем плита опустилась и вход открылся. Пришлось спешить, потому что за нашей спиной коридор смыкался и превращался в сплошной камень.
Дверь закрыта. Я лег на землю и забил ногой по толстому железу. Заскрипели петли и свет свечей заставил зажмуриться.
— Тихо вы, аккуратней, — шипел я на вытаскивающих нас агентов, — Срочно Николая Павловича известите.
— Уже послали, — ответил Гурский, — вторые сутки вас нет. С ума сходим. Что там было?
— Сначала страшно. Потом хорошо, — посмотрел я на Алену.
— Что это у вас завернуто?
— Яйца судьбы. Шучу.
Нас посадили в экипаж под охраной не менее сотни улан и казаков. По зализывающему раны городу проследовали мы на берег. А потом и на корабль. Игната со мной не пустили, хотя он дожидался с двумя помощниками.
В присутствии очень узкого круга самых доверенных лиц несколько раз пришлось рассказывать, что с нами произошло. Сначала без деталей, потом с деталями. Потом со всеми деталями и мыслями.
— Что ж, — резюмировал Государь, — Даже хорошо, что ничего не произошло. Если мы не нашли Копье Ромула, значит, и не надобно сие. Относительно зародышей мне требуется время на раздумье.
Камни поместили в шкатулки и выставили охрану. Алена не отходит от меня ни на шаг.
— Не будет нам счастья от этих каменюк, — теребит она меня за руку.
— А кому будет?
— Пока не знаю. Но тут им точно не место.
— Ага. Вот кого к Государю в советники надо, — целую ее, — Кончилось все. Теперь к нашим делам можно вернуться.
Но я ошибся насчет советников. Мы остались ночевать на линкоре «Париж», а на следующий день Император устроилсовещание. Вместе с Аленой.
Кругом охрана. Свита суетится снаружи. Нас пропустили.
В каюте сам Николай Павлович, Викентий Иванович, Гурский, Бенкендорф и еще два неизвестных мне лица.
— Я созвал вас, чтобы утвердиться в решении, — молвил Николай Павлович, — Все вы разным образом причастны к происшедшему. Итак, что сделать с найденными зародышами? И сначала я желаю выслушать Елену Петровну. Если вам, сударыня, требуется время для обряда или иного способа познания, извольте приступить немедленно.