Катастрофа отменяется
Шрифт:
В дверь постучали, и появилась Волошина. В руках у нее был поднос с двумя чашками кофе.
— Это должен был сделать Салим, — сказал он.
— Салим готовит обед и любезно принял мою помощь. О, у вас есть и коньяк? Налейте и мне, я ведь тоже не спала всю ночь.
— Пожалуйста! — Он подвинул ей свою только что налитую рюмку.
— Нет. Только вместе! — Она вышла и вернулась с рюмкой. — Вот видите, как прелестно! Два старых друга сидят и потягивают старый коньяк, а за окном бушуют стихии. Вы не находите, что это и впрямь здорово?
— Что касается старости, то стар только я, — умышленно перевернул он ее слова.
— Не говорите! Женщины живут быстрее. К тридцати годам они знают столько же, сколько пятидесятилетние мужчины. А разве мудрость не является следствием возраста?
— Вы всегда сбиваете меня с толку своими афоризмами, — признался он.
— А вы меня — вашей иронией по отношению ко мне, — пожаловалась она. — Неужели я такое беспомощное существо, что каждая моя попытка быть полезной должна быть осмеянной?
— Нет, почему же, — смилостивился Чердынцев. — На радиостанции вы выглядели великолепно.
— А вы — в вашей мокрой штурмовке и заляпанных грязью башмаках показались мне настоящим Прометеем, — любезно заметила Волошина. — Пожалуй, именно за Прометея, который может хоть изредка оторваться от своей скалы, мы и выпьем!
Чердынцев ничего не ответил (не нашелся, что ли, подумал он про себя), просто поднял рюмку.
Кофе оказался отличным. Она заметила, с какой жадностью он пил, и похвалилась:
— Салим умеет заваривать только чай. Мы с ним разделили обязанности. Теперь вы каждое утро — а если пожелаете, то и по вечерам — будете получать чашку или две отличного кофе.
— Лучше две! — улыбнулся он.
— Пожалуйста!
Она снова вышла и вернулась с кофейником. Чердынцев спросил:
— А Каракозов и Ковалев получили кофе?
— О них позаботился Салим, — небрежно ответила она.
Сейчас, отдыхая, он мог сколько угодно рассматривать Волошину. А она делала вид, что не замечает его изучающего взгляда. Так было удобнее обоим.
Она не переменила свой скромный наряд — черная юбка и закрытая кофта — и носила его как прозодежду. Вероятно, торжественность момента, трагичность положения сделали ее серьезнее. И хотя она по-прежнему держалась с Чердынцевым вызывающе, он понимал, что на его помощников эта женщина производила совсем иное впечатление. Они-то не знали ее так, как знал Чердынцев.
Краску на глаза она больше не накладывала, только губы подкрашивала, но и то выбрала какую-то блеклую помаду. Это подчеркивало ее серьезность. Она свободно меняла позу, тут помогала спортивная фигура, каждый поворот по-новому показывал ее прелесть. Конечно же, Волошина умела воспользоваться природными достоинствами, не очень, кстати сказать, скрывая и свои недостатки. Вот она закурила, и Чердынцев отметил, что курильщик она заправский, даже пальцы на правой руке — указательный и средний — пожелтели от никотина. И рюмку коньяку, которую она еще не выпила, держала так, словно с детства пила вместе с мужчинами. Потянулась к бутылке, налила рюмку Чердынцева, капризно спросила: «А что же вы?» — и подала ему. Пришлось взять — неудобно же отказываться, когда женщина настаивает. А тем временем ее пальцы коснулись его руки, и Чердынцев не мог не признать — его словно ударило током. Впрочем, это бывает и от той жизненной силы, которой наполнен человек…
Он снова поднял рюмку на уровень глаз, не чокаясь, лишь приглашая ее выпить, но она поскучнела, глаза ее были устремлены в окно. Поворачивая рюмку меж пальцев, она спросила:
— А когда нас затопит?
— Типун вам на язык! — сердито сказал он. — Вы бы хоть представили себе, что произойдет в других местах, если затопит нашу станцию! На рудниках около трехсот человек и среди них полсотни детей. В Ташбае больше полутора тысяч жителей! Вы бы еще спросили: а когда сорвет завал? Людоедка вы!
— О, я просто надеялась, что вы будете спасать меня… Но если это так опасно, я не настаиваю…
«Никогда нельзя понять, говорит ли она серьезно или шутит. Но ее шутки подобны юмору висельника!»
Он невольно отстранился от нее и перевел глаза на окно, куда она так нетерпеливо смотрела.
Всю нижнюю часть ледника уже залила вода. Он подумал: «Я не рассчитал, что ледник будет так быстро таять. Вот откуда такая ошибка в предполагаемой прибыли воды!» Не успел он подсчитать, насколько скажется эта дополнительная прибыль воды на общем уровне, как откуда-то издалека послышался пушечный залп. Волошина воскликнула:
— У вас здесь есть даже айсберги! А вы не хотели, чтобы я приезжала сюда!
В голосе ее было очаровательное легкомыслие, которое так хорошо при застольной беседе. Но когда он увидел то, что Волошина назвала айсбергом, у него прошел мороз по коже. Нижняя часть ледника оторвалась и теперь всплывала на поверхность озера ледяными горами…
Он бросился к окну.
Пушечные залпы звучали все громче. Самая подвижная часть ледника, вырвавшаяся из-под морены в ущелье, когда-то покрытая трещинами и озерцами воды, теперь затопленная новым морем, высвобождалась от давления и выходила на поверхность. Каждая льдина отрывалась с оглушительным гулом, словно где-то внизу под ними были заложены мины, и теперь они взрывались одна за другой почти с равными промежутками времени.
Он смотрел на взрывающийся ледник, который действительно шел айсбергами по синему морю. Льдины выныривали, иная с таким грузом каменной морены, что тут же переворачивалась, камни с грохотом осыпались, и, являя всю геологическую подошву ледника, всплывали их подножия. Эта канонада, этот фонтанирующий лед создавали бурное волнение, и неизвестно было, когда и как оно прекратится…
Он выскочил из комнаты, бросив поднявшейся Волошиной: «Я сейчас вернусь!» — пробежал на рацию и крикнул Галанину:
— Радируйте Коржову! Эвакуацию детей задержать до завтра! Станция закрыта ледяным полем! — И объяснил: — Он собирался отправить ребятишек с рудника на плотах! Вряд ли плоты проберутся среди льдин…
Когда он вернулся к себе, Волошиной уже не было. За стенкой, в столовой, слышались взволнованные голоса. С ледника вернулся Милованов и рассказывал о своих переживаниях. Каракозов, Ковалев и Волошина перебивали его — у них тоже было чем поделиться, — шел суматошный разговор, когда главное теряется за мелочами, случайная неудача приобретает характер беды.