Катастрофа

Яков Окунев

КАТАСТРОФА

Повесть

Часть первая

I

Без малого сажень пространства между носками лакированных ботинок и донышком цилиндра. Это пространство заполнено Вильямом Ундерлипом. В этом пространстве мы имеем: хорошо выутюженные брюки безукоризненного черного цвета, упругую выпуклость живота с расходящимися крыльями черной визитки, круглую, голую, как пятка, голову, посаженную без шеи на массивные плечи.

Позвольте, а глаза? Ах, да, глаза. Вот они. Они утонули в глубине между пухлыми

щеками, напоминающими розовый зад новорожденного младенца, и нависшими огненными метелками бровей. Две голубые щелочки.

Впрочем, нет ни глаз, ни головы. Из-за газетной простыни "Нью-Йоркского Вестника" видна только половина мистера Ундерлипа - от лакированных ботинок до первой пуговицы жилета.

И слоится дым пахучей сигары над тем местом, где спрятана голова Вильяма Ундерлипа.

Что за идиотство! В стране небывалый урожай. Да, к прискорбию, это факт. К прискорбию для Вильяма Ундерлипа, хлебного короля. Хлебные акции падают, рента падает, все падает. И если в стране урожай, то... то надо, чтобы не было урожая. Да, да, ни гугу. Тс-с!

Газета летит на пол. Саженное тело Вильяма Ундерлипа принимает вертикальное положение и устремляется в переговорную будку.

Никелированный рычажок скользит по полированному сегменту с подковкой костяных кнопочек. Стоп! Под нажимом рычажка одна кнопка нырнула в глубину своего гнезда. Звонок. Белым матовым сиянием вспыхнул экран на стене. Медный тюльпан мегафона грохочет:

– Алло! Редакция "Ныо-Йоркского Вестника".

– Алло! Вильям Ундерлип вызывает директора "Вестника" Редиарда Гордона.

На экране куриная нога в воротничке и галстуке.

Куриная нога сломалась под углом в 60 градусов.

– Редиард Гордон, директор "Нью-йоркского Вестника", в распоряжении мистера. Мистер читал сегодняшнюю статью об урожае в Северо-Американских Штатах?

Гремит Вильям Ундерлип:

– Идиотская статья!

Куриная нога изображает собой прямой угол, потом острый угол, потом... Нет, она положительно сейчас сломается пополам.

Подняв палец в уровень со своим носом и рубя им в воздухе, Ундерлип, хлебный король, выбрасывает обрубки фраз:

– К черту оптимизм! Когда пресса делает веселое лицо, то.... Ну? Этот осел, автор этой статьи, слыхал ли он, что происходит на бирже?

Этот осел сам Редиард Гордон. Он вытянулся на экране длинной тонкой спицей.

– Олл-райт! В вечернем выпуске будет контрстатья.

– А цифры, черт подери? Вы привели цифры. Что вы сделаете со статистикой?,

Редиард Гордон, с позволения Ундерлипа, плюет на статистику. В вечернем выпуске будет контрстатистика.

Голос Ундерлипа теплеет:

– Итак, плачьте, Редиард Гордон. Плачьте в передовой статье, сокрушайтесь в биржевом отделе. Пролейте слезу в утреннем, и в дневном, и в вечернем выпуске. Ибо дивиденд, дивиденд - это ось.

– Это ось, хо-хо-хо!
–

громыхает в приемник Ундерлип.

Шкафик из черного дерева стоит в углу кабинета. На ярко-белом кругу циферблата, отсекая минуты, сходятся и расходятся стрелки.

Из шкафика четко отчеканил звонкий голос;

– Четырнадцать.

И вслед за этим прозвучало четырнадцать тонких, как звоны водяных капель, ударов.

Эдвард Блюм, директор, - сама точность. Ровно, минута в минуту. Маленькие сухонькие ручки ныряют в портфель. Мистеру Ундерлипу известно, что элеваторы забиты зерном, экспорта нет, потому что Россия...

Ах, бож-же мой! У мистера Ундерлипа больная печень, и когда говорят о России, то...

Ради бога, у Ундерлипа есть печень, чтоб она пропала!

Директор Эдвард Блюм уважает печень сэра:

– Будем говорить о маршрутах.

– Да, да, о маршрутах.

– Сегодня в двенадцать часов одиннадцать пароходов, груженных хлебом, идут на Лондон.

– Кто главный агент? Человек с мозгами?

Эдвард Блюм буравит крошечным остреньким пальчиком воздух над своею головой:

– О, мистер! Очень с мозгами!

– Посадить на мель!
– шипит шепотом Ундерлип.

– Кого? Агента?

– Х-хо! Одиннадцать пароходов. Авария. Весь хлеб до последней тонны рыбам. Поняли?

– О, мистер. Очень... Цена! Дивиденд!

– Да-да, в гору. Ясно?

– Вполне.

У Эдварда Блюма делаются очень узенькие глазки, а губы принимают вид молодого месяца, опрокинутого рожками вверх. Он снова роется в своем портфеле, собираясь приступить к деловому докладу, но Ундерлип делает неожиданную экскурсию в область библии:

– Вы знаете историю Иова, мистер? Удивительное стечение счастливых обстоятельств.

– Напротив, мистер.

– Не напротив, - упрямо мотает головою Ундерлип.
– Совсем нет. Его беда была в том, что его капитал не находился в акциях. Хлебные акции лезут в гору от неурожая, от аварии хлебных транспортов. Такую же привычку имеет рента. Поняли, мистер?

– Очень.

– Нет, вы не поняли!
– резко произносит Ундерлип и, наклонившись к Эдварду Блюму и дыша ему в лицо запахом сигары, шепчет: - Несчастье за несчастьем. Пожар на самом большом элеваторе в Филадельфии. До последнего зерна.

– Но прокуратура, мистер?

– Элеватор наш. И прокуратура тоже... тоже наша. Ундерлип делает жест, означающий, что прокуратура наша: он сжимает в кулаке воздух, символизирующий прокуратуру, и грохочет:

– Хо-хо, х-хо-хо!

– Хе-хе-хе, - трещит сухоньким смешком Эдвард Блюм.
– Будет сделано, мистер Ундерлип;

Шипя шинами по асфальту, несется желтый автомобиль. Кожаные подушки удобно пружинятся под сиденьем и за спиной Ундерлипа.

Лампочка струит сверху опаловые ручьи света.